Какого года любовь

В свое время Эл искренне надеялся, что сможет привыкнуть к открытым отношениям, к тому, чтобы делить ее с другими. В первые месяцы после того, как он вернулся из Сан-Франциско, после того, как его вспышка гнева в “Матильде” прочно утвердила его в роли злодея, он слишком боялся выказать хоть толику неудовольствия по поводу соглашения, боялся, что она тут же его оставит.

Позже он схватился за мысль, что проблему решит совместная жизнь, позволит ему чувствовать себя защищенным.

Но нет, это не сбылось. Скорее наоборот, ревность только усилилась: злая лоза, которая все собой душит, лишая жизнь радости. Вайолет входила в дом, оживленная после митинга, но он не бросался к ней с расспросами, как все прошло, нет. Не потому ли она так довольна, думал он, что встретила там какую-нибудь из своих прежних пассий? А когда она с жаром рассказывала, как прошел доклад на выездной конференции, он мог думать только о том, как скрипела расшатанная гостиничная кровать. Любая вечеринка, на которую она приходила, окутывалась дымком паранойи, малейшее, самое невинное прикосновение тревожило, вырастая в воображении в гротеск, огромный и эротичный, пока не начинало казаться, что все, кто в комнате, и мужчины, и женщины деятельно пытаются трахнуть ее тут же, прямо у него на глазах.

Он подавил свое чувство собственничества, но оно так и так нашло способ выползти наружу и придушить их роман. Мелкие придирки. Ссоры из-за пустяков. Медленное, мало-помалу, увядание физического влечения.

Они меньше шутили.

Ей не удавалось его рассмешить.

Рядом с ней он не мог расслабиться и захохотать.

Уже несколько месяцев он жил с мыслью, что должен ее оставить.

– Но… Что такое? – Вайолет вглядывалась в его лицо, пытаясь понять, отчего же он так расстроен. – Ведь это замечательно, Эл, и я страшно тобой горда!

Вздрогнув, он сомкнул веки.

– Я просто… Я думаю, не пришла ли пора для более значительных перемен. – Эл неровно вздохнул и открыл глаза, чтобы посмотреть ей прямо в лицо. – Знаешь, не думаю, что я в силах это продолжать, Вайолет. Наши отношения. Соглашение. Особенно если тебе придется уехать на другой край страны…

Слезы навернулись ей на глаза еще до того, как слова Эла запечатлелись в мозгу. Захотелось вскочить из-за стола и убежать прочь, в засаженные оливами холмы, но притом она чувствовала, что застыла в пространстве и времени, застряла навеки на плетеном стуле в таверне.

– Мне жаль… – Эл потянулся через стол, но Вайолет не подала ему руки, держа их на коленях, глаза уставились на тарелку с недоеденной едой, по лицу лились слезы.

Красиво состарившийся официант подошел вразвалку, раскрыл ладони, чтобы предложить еще вина или десерт, и застыл, увидев плачущую Вайолет, оставшуюся еду, почти пустой графин. Эл мимикой показал, что просит принести счет.

– Понимаешь, я просто… По-моему, это больше не работает. Разве не так?

“Я что, не прав? – хотел спросить Эл. – Я что-то не так понял?”

Он все-таки надеялся еще, что ошибся.

– Но… почему? Только из-за возможности разъехаться? – спросила Вайолет. – Потому что я ведь могу получить работу и в Лондоне, ты же знаешь, и… или могу подать документы только в те университеты, что близко, на юге…

Вайолет подняла на него взгляд, снова всмотрелась в его лицо, и слова вырвались прежде, чем она успела подумать, что они для нее значат.

– Или в самом деле… это из-за соглашения? – Голос ее затих, она снова опустила глаза. Рука принялась размеренно двигать бокал с вином, влажным его ободком выписывая по дешевой бумажной скатерти сложный узор. Круг за кругом.

– Вайолет, эй, перестань. – Эл попытался вернуть зрительный контакт, потянулся к ее лицу, но она отстранилась, как ребенок, который думает, что то, что они сломали, окажется не сломано, если этого не видеть. Уткнулась подбородком в плечо, глаза плотно закрыла.

– Просто скажи мне.

– Ты не виновата. Просто… Что ж, да. И то, и другое. Я бы не стал просить тебя пренебречь наилучшей возможностью для работы. Ты станешь настоящим ученым, Вайолет Льюис. Я в это верю.

Она по-прежнему на него не смотрела.

– Но да, на самом деле, скорее это касается соглашения. Я больше не хочу делить тебя. Где бы мы ни были. Прости, если это не очень круто, прости, что я не могу относиться к этому спокойно, но я не могу, Вайолет! И я ли не пытался…

И на этот раз Эл встал и ушел, швырнув банкноты на стол жестом, который выглядел бы до нелепости драматично, если б сердце его и впрямь не рвалось на части, и, спотыкаясь, спустился по стертым каменным ступеням на податливый влажный песок. На мгновение он остался один, лицом к черному морскому прибою, и лишь в близко подкатывающих волнах отражался льющийся из таверны свет.

Он действительно больше не мог этого выносить. Будто бы внутри кислота, которую он проглотил по своей воле, но она разъедает его день ото дня, разъедает его достоинство, его самоуважение. Разъедает даже любовь к Вайолет.

Возможно, он сумел бы смириться и с соглашением, шла бы речь об одной Лили. Если б история была разовой, единичной. Лили, вопреки всему, ему импонировала – и конечно, он понимал, в чем тайна ее притягательности. Лили обладала теми свойствами, которые Вайолет хотелось иметь самой: мощью интеллекта, верой в себя, ледяной способностью управляться со своими сексуальными и эмоциональными нуждами.

И потом, увлечение это явно угасло. Лили больше не представляла угрозы.

Проблема – хотя Эл никогда не признался в этом Вайолет – заключалась во всех остальных.

Через несколько дней после примирения в Фарли-холле в тускло освещенном пабе неподалеку от станции метро “Хайбери-Ислингтон”, под полпинты слабого и целую пинту горького состоялся меж ними разговор. Измученные, точно с них кожу содрали, Вайолет и Эл сошлись на том, что лучшее, что они могут, это прибегнуть к честности в отношениях – всеобъемлющей, полной. Кризис вызвал к жизни ощущение небывалой, удивительной близости. Теперь они могли выложить все, повиниться во всем. Ненадолго это их опьянило.

Она хотела знать, что у него было в разлуке, и он рассказал ей чуть больше о Кассандре и о том, как гнусно он себя чувствовал из-за того, что та ужасно расстроилась (“Ну почему мужчины, которые уверяют, что они в открытых отношениях, эмоционально всегда закрыты?”). Они посмеялись вместе над ужасным опытом его оргий и над тем, что статью он так и не написал.

В общем, естественно было, что Эл в свой черед спросил и ее о том же.

– Ох, да я не смогу их всех посчитать! – С улыбкой отмахнулась Вайолет, слегка покраснев.

– Ни фига себе! И сколько их было? – рассмеялся Эл.

И вдруг понял, что она и впрямь не может ответить на этот вопрос. И ему снова захотелось что-то разбить.

– Это… это в основном женщины? Вроде Лили, активистки?

– Нет, в основном мужчины. – Вайолет понизила голос почти до шепота. – Еще до Лили. Просто много незнакомцев, никого важного, ничего… длительного.

И ему захотелось вдребезги разбить себя самого, отдубасить себе руки и ноги.

Он-то считал, что если его девушка влюблена отчасти в кого-то еще, то хуже и быть не может. Но оказалось, что мысль о пятнадцати, двадцати, тридцати пенисах – какая цифра достаточно велика, чтобы не смочь сосчитать? – двигавшихся внутри нее, и мысль о том, что происходило это в течение тех самых месяцев, когда он разговаривал с ней по телефону и ничего об этом не знал (они что, дожидались рядом, когда она положит трубку?), была не в пример, несопоставимо хуже.