Какого года любовь

– Но они ничего не значили! Правда, Эл, это было совершенно неважно. И потом, я должна отметить, мы об этом договорились, это было разрешено!

Игровой автомат в глубине паба шумно выдал джекпот. Трое мужчин в баре захохотали, и Эл подумал, не видят ли они, что происходит, не над ним ли смеются.

Да, он знал, что значения это иметь не должно. И видел, что она сама эти стычки, перепихи ни во что не ставит, ну, может, гордится чуточку, но также и смущена своими “дикими днями”, как в шутку их называет. Такой опыт нимало не характеризовал Вайолет, и Эл произвел самое благоприятное впечатление тем, что забыл обо всем этом.

Но на деле животный, тупой, бесчувственный секс, которым она занималась, лежал между ними, как груда воняющих мертвых тел.

Эл услышал, как ее легкие уверенные шажки постукивают по лестнице. Она встала рядом, и он чувствовал, что она смотрит прямо перед собой, на море, а не на него.

Вайолет взяла его за руку, сама не зная, то ли затем, чтобы удержать, то ли потому, что слишком напугана, чтобы отпустить.

Ей казалось, ее разрывает надвое. Как можно хотеть сразу таких разных вещей? Быть с Элом вечно, иметь детей и внуков, состариться вместе и умереть – но также быть свободной, по-настоящему свободной, идти туда, куда сама выберешь, использовать любую возможность, какая только представится, раскрыть все разнообразие себя, какой ты можешь быть с самыми разными людьми, которых встретишь в самых разных местах… Две тропы разошлись, здесь и сейчас, и с холодной ясностью она поняла, что обеими пойти не удастся.

Больше того, возможно, она уже движется по одной, и поворачивать назад поздновато.

– А что, если мы покончим с открытостью? Что, если останемся… только мы? – тихо сказала она.

Но тут же мысль обо всех обстоятельствах: о том, что Эл станет для нее всем и будет только ее; о том, что они оба будут знать, что она пожертвовала чем-то, чего хотела; о том надрыве, который им выпадет, если ей придется уехать из Лондона в далекий университет, – все это словно стянуло тонкую проволоку в ее груди еще крепче.

Эл покачал головой.

– Не знаю. Не думаю. По-моему, то, что у нас было… оно… испорчено.

– Испорчено… Ох, Эл…

Он пытался найти слова и объясниться, что он имеет в виду, заговорить наконец о ревности, вытащить ее из-под спуда. Но слова не пришли. Не пришли, и все. И поэтому, когда Эл сжал ладонь Вайолет, а затем отпустил ее и пошел к морю, это показалось концом.

Но, по сути, это был еще не конец, потому что им пришлось вместе лететь в Лондон, и еще несколько ночей они спали в общей постели, печально и ощутимо вместе, и оказалось, что они умеют быть любезнее и щедрее, чем были за месяцы до того: заваривали друг другу в кружке чай, поджаривали тосты, делили книги и пластинки, время от времени тихонько осведомляясь, где чье, и по очереди ревели, пока другой обнимал и поглаживал по спине, а потом он тоже срывался, и под занавес оба смеялись над тем, как измазаны их футболки слезами и тушью.

За день до того, как ей съехать, Эл вложил письмо в одну из ее книг, которую затем вернул к остальным в коробку. С тех пор как они прилетели из Греции, его преследовало желание выразить на бумаге всю свою любовь – и, конечно же, боль отчасти. Он не пытался снова завоевать ее, нет; просто хотел честно написать обо всем, что пережил.

Это был обдуманный выбор, вложить письмо в “Радугу” Лоуренса, которую он подарил Вайолет на окончание университета и которую, он знал это точно, она до конца дней сбережет.

Чего Эл никак не мог знать, так это того, откроет она “Радугу” сентиментально в ближайшие месяцы или ей будет больно даже смотреть на нее, и книга (и его письмо в ней) будет пылиться на полке годами. Или даже десятилетиями.

21 января 1967 года

Часы показывают 8.09 утра. Акушерка в больнице Абергавенни смеется, когда ребенок выскакивает из матери: вот торопыга, хочет поскорее увидеть мир. Ангарад, с облегчением переведя дух, тянется к брыкающемуся клубку конечностей, а девочка, которую она уже обещала назвать Вайолет, вцепляется ей в грудь и жадно сосет. И в частной палате больницы в Лидсе, истерзанная, вся мокрая, Амелия издает низкий рык, когда наконец ее сына, не желающего наружу, вытаскивают щипцами на свет, а он так и сопротивляется всю дорогу. Крошечное тельце – устрашающе красное, лиловое и скользкое, как потроха, но его вопль проникает матери прямо в нутро, и Амелия тоже тянет руки, чтобы обнять своего сыночка.

Глава 1 Декабрь 1987 года

Неужто пахнет клубникой?

Элберт вошел в зальчик, где огоньки переливались от желтого до ярко-голубого, как сульфат меди, не разглядеть ничего в парах шипящего ликующе сухого льда, который, да, пах клубникой. Люди уже двигались под ту музыку, которую Грегси недавно ему ставил. Покачивались, как в диско, но понастойчивей. И этакая развинченность в локтях-коленях, как будто там ослабли болты и гайки. Головы откинуты. И улыбки. Прямо-таки пропасть улыбок.

В последний раз, когда Элберт был в клубе, это было понтовое заведение в Вест-Энде, где элегантные дамы поглядывали на него так, словно он из ноздри вытащен. Он делал вид, что ему в кайф, но, по правде, скучал. До того им там все было пофиг, прям на каждой роже написано: “чихать я на всех хотел”.

Здесь пофиг никому не было. Здесь все будто раскрыли какой-то абсолютно очуменный секрет и сил нет как рвались им с тобой поделиться.

– Классно тут, да? – сказал Грегси, обнимая Элберта за плечи и протягивая ему энергетик.

Элберт сделал глоток.

Как раз в тот момент, когда он начал подозревать, что таблетка его не берет, музыка зазвучала как никогда раньше. Так, будто без нее нельзя жить. Будто она сшита специально по его телу. А потом у него внутри будто забил фонтан: вверх по позвоночнику, вверх, сбивая дыхание, по горлу, вверх, отдаваясь пульсом в конечностях.

– Обалдеть! – крикнул он Грегси, чувствуя, как распахиваются сами собой глаза.

Снаружи очередь двигалась медленно, и Вай стала уже подмерзать.

Ветер сифонил в ее выходном пальто, с пояском и воротником с широкими лацканами.

– А ты говорила, пройдем легко.

– Ну, так в прошлый раз и было легко! – Закатив глаза, Мэл всосалась в ментоловую cигаретку. – Дурдом.

На неделю, выделенную для подготовки к экзаменам, она смоталась домой, в Южный Лондон, и когда вернулась в Бристоль, ее прям распирало от историй о новомодных вечерах, по которым сходили с ума ее тамошние подружки. Вай наврала родителям про то, когда у нее заканчивается семестр, чтобы сначала сходить туда с Мэл, а потом уж отчалить на Рождество домой.

Мэл вложила ей в рот что-то как мел на вкус, и у Вай от волнения свело низ живота.

– Это половинка. Все будет в порядке.

Она сглотнула, подумав, что и руку бы сунула в огонь, если б Мэл ей велела.

К тому времени, как они вошли наконец внутрь, у Вай начало что-то как-то смещаться по краю зрения. Помещение оказалось совсем маленьким, она почти что врезалась в стену напротив входа, не сообразив, что там зеркало. Парень в просторном сиреневом жилете перехватил ее, спас и тут же завелся с ней танцевать. Но Вай не знала, как двигаться под такую музыку. А потом вдруг – раз, и поняла.