Какого года любовь

Но не один же на свете способ изменить жизнь! И потом, если на то пошло, ей нравилась атмосфера в “Таймс”. Она могла спорить – и спорила – с Полом о том, как подавать сюжеты, и тот явно был восхищен ее напором. Да и, правду сказать, не так часто допускал снисходительный тон, потому что молода-зелена и к тому же девица: “наша звездочка-репортерша”.

Вай исчезла в толпе со своим блокнотом, и Элберту как-то сразу вдруг стало легче – и сразу же окатило виной. Клара подошла, пританцовывая, чтобы позаимствовать у него косяк, и он отвлекся от своих переживаний, стал размахивать куревом так и сяк, и они закружились вместе, когда она за ним потянулась. Это было весело, и Элберт почувствовал, что его отпускает.

Атмосфера была отличная, энергия волнами шла отовсюду, от каждой улыбки, от смешных плакатов, от каждого динамика над головой. Такой был кайф, радостно и бездумно топтаться под быстрый джангл у закрытого “Маркс энд Спенсер” или глазеть, как циркачи жонглируют огнем перед “Фортнум энд Мейсон”.

– Вот правда, как кто-то может смотреть на это и не примкнуть? – в никуда сказал Элберт.

– Точняк, нет лучше способа провести жизнь. – Клара приобняла его, сморщив в улыбке пухлое личико. От нее, мягкой и теплой в его руках, слабо пахло мятным ингалятором.

В какой-то момент они потеряли обоих Томов, но Элберту было все равно. Так они с Кларой и провели весь день, хохоча. “Как с ней легко”, – подумал он, смутно осознавая, что отчасти, если не в основном, легкость эта – следствие таблеток, самокруток и выпитых банок. Но зато двигались они в лад, плавно и приятно. В то время как жизнь с Вай становилась сплошным острым углом.

Позже, на Парк-лейн, пришлось пробираться между группками людей в балаклавах, и стало заметно, что мирный протест понемногу переходит в свары и перепалки.

– Давай просто заглянем в Гайд-парк, и все? – дернув его за руку, сказала Клара. – Говорят, там установлено несколько звуковых систем. Чтобы закончить день на праздничной ноте.

Но у всех входов в парк стояла полиция. В защитном снаряжении, строем, наступала. Настроение толпы на глазах менялось. Мимо Клариной головы просвистела консервная банка; запахло гарью. Ощущение враждебного напора не стыковалось с тем настроением полусонного веселья, в котором прошел весь день. В дневном свете конная полиция в люминесцентных жилетах выглядела нереально, как нежить из ночного кошмара.

У Элберта сердце забилось быстрей. Он стал озираться, гадая, где сейчас Вай, и обнаружил, что крепко держит Клару за руку. Между тем один из диджеев на вышке рекомендовал протестантам: “Остыньте!” и “Давайте, ребята, в легкую!” – адресуя полиции более яростные призывы: “Отвалите! Отстаньте от нас!” Самодельные снаряды в виде разбитых парковых скамеек и даже комков грязи летели мимо, метя в блестящие щиты полицейских.

Оглядевшись, Элберт понял, что полиция настроена по-боевому. Им приказано подавить протест. Девушка с дредами с растерянным видом держала в руках разбитые очки, по ее платью текла кровь. Полицейский рядом вжимал в землю ее совсем юную подружку. Другой замахивался на протестанта дубинкой, выкрикивая “назад!”, но не давал возможности отойти.

– Охренеть, – с чувством сказала Клара.

И они бросились бежать. За пределами парка остановились, чтобы перевести дух, обернулись глянуть, что происходит, и увидели, что силы порядка и протестующие смешались все в кучу. Полиция не выпускала людей, которые хотели уйти. Все кричали, отбивались и нападали.

– Гребаные свиньи, – сказал Элберт, в котором росла ярость от того, что сладостно проведенный день на глазах прогоркает. – Что ж они делают? Зачем? Разве это решит дело? Хуже способа не придумать…

– Послушай, мне в любом случае надо уже уходить. Пора выгулять Карла Тявкса, – умиротворительным тоном перебила его Клара. – Может, зайдем ко мне ненадолго?

Элберт помолчал, переваривая, и устыдился того, что вообразил, будто в приглашении кроется что-то еще помимо естественного желания двух друзей дружески завершить день.

Ему бы вообще-то надо домой. Но Вай, вероятно, еще не вернулась, а если вернулась, то наверняка занята, пишет свой репортаж. Работает, не отдыхает. Кровь Элберта еще бурлила, нервы вибрировали. Он не был готов расстаться и – по домам.

– А что, почему бы и нет?

– Вот и ладно. – Клара взяла его за руку и повела к метро.

Между тем Вай, добравшись до их с Элбертом обиталища в цоколе дома на Матильда-стрит, увидела, что все окна темны. Страх, пронзивший ее изнутри, когда она узнала, чем закончилась демонстрация, быстро сменился недовольством. Видно, Элберта, как обычно, понесло куда-нибудь отметить пережитое.

Он не вернулся и к тому времени, когда она продиктовала по телефону свой материал, уложившись в срок так, что его успеют поставить в утренний выпуск, и в изнеможении легла спать. Его не было рядом ни тогда, когда она проснулась в 7.20 утра и собралась в редакцию, ни тогда, когда она вечером вернулась с работы. Она позвонила Стюарту: да, Элберт был в книжной лавке, сейчас едет домой.

Заварив чай, Вай с кружкой вышла в сад. Тревога ее вылилась в раздражение. Завернувшись в просторный кардиган, она закурила сигаретку и, чтобы отвлечься, раскрыла “Гордость и предубеждение”, прочитанную до половины. Не так давно ей пришло в голову, как это глупо, что университетский курс отбил у нее охоту к чтению, и взялась за классику, которую в прежние годы, студенткой, в похмелье пролистывала по диагонали. И так погрузилась в действие, что не услышала, как отворилась дверь во внутренний двор.

– Неужели? – Элберт швырнул газету на садовый столик. Ветер трепал, вороша, верхние страницы.

Вай подняла глаза.

– Что? – ответила она вопросом так, будто уже защищалась, и обхватила себя руками. Пожалуй, холодновато становится, чтобы сидеть на улице.

– Неужели, Вай? Вот это ты увидела, когда была там вчера? – Элберт навис над ней, мутузя кулаком экземпляр “Таймс”.

– Я репортер, а не обозреватель. Что видела, о том и рассказала. Не мое это дело, распинаться о повторяющихся ритмах [37] !

37

Закон 1994 г. наделял полицию полномочиями закрывать мероприятия, на которых звучит музыка, “характеризующаяся чередованием повторяющихся ритмов”.

– Да ладно, Вай! Тебе ли не знать, что полиция занижает эти цифры, но ты приводишь их так, будто они отражают реальность. И акцент на насилии делает их вескими – хотя это совсем не то, что было на самом деле… – Элберт надул в отчаянии щеки и вскинул руки к голове, выбритой так, что ее покрыла густая шерстка, которую Вай любила поглаживать.

Вай и сама прошлой ночью точно так же спорила по телефону с Полом Кингом, защищая свои слова: “хотя истинные цифры, скорей всего, значительно превышают оценки полиции”, – которые, тем не менее, редактор из ее репортажа вычеркнул. Но то, что теперь Элберт насел на нее за это, вывело Вай из себя. Определенно, очередной приступ праведного гнева, которые, кстати, участились у него с тех пор, как она устроилась в “Таймс”.