Какого года любовь

Вай поморщилась про себя: странно слышать собственный аргумент из уст такого человека, как Гарольд.

– Да нет, это довод известный, – сказал Элберт. – Но я-то считаю, что социализм без социализма – это, некоторым образом, бессмыслица. Создавая партию для рабочих, которая на деле вовсе не для рабочих, вы рискуете одержать пиррову победу.

– Ах да, и каково это – вкалывать, продавая букинистические издания сталинистам?

– К черту! – Окатив отца полным презрения взглядом, Элберт вскочил на ноги и, не вполне твердо ступая, рванул из комнаты.

Вай в смущении глянула на свои колени. Она знала, что должна пойти за ним. Но ей не хотелось.

Она очень ценила то, что с тех пор, как они решили остаться вместе, Элберт прилагал все старания, чтобы соответствовать великому, исполненному любви обязательству, которое они на себя приняли: поддерживать другого в его стремлениях. Они стали заботливей, внимательней, великодушней. Именно в этом, считала она, и состоит взросление: ты научаешься не просто идти на компромисс, но предвидеть, что может огорчить твоего партнера, и не совершать этого.

Но – и как это несправедливо с ее стороны! – Вай находила неуклюжие извинения Элберта после случайных его промахов едва ли не более огорчительными, чем те бурные сражения, когда каждый стоял на своем, или игра в молчанку.

– Прости, Вайолет. – Гарольд вздохнул, признавая, что находит сына невыносимым, а не извиняясь за то, что вышло. “Они и впрямь стоят друг друга”, – подумала Вай.

– Он… обычно он на моей стороне.

– М-мм… Рад это слышать.

Наступила пауза. Лишь огонь в камине трещал, да возился Гектор, укладываясь поудобнее в ногах Гарольда. Вай подумала, что ей, наверное, пора бы уже встать.

– Нет, ты действительно молодец. Это нелегкий выбор, непростая стезя – и, уверен, не стоит рассказывать тебе о том, как дался мне собственный горький опыт, – но, несмотря ни на что, я верю, что это благородное дело. Ты служишь своей стране. Выполняешь свой долг.

Она кивнула.

– Да. Именно так. Я в самом деле так думаю. Возможно, вы несколько иначе представляете себе прогресс, но мы участвуем в этой игре потому, что считаем: жизнь этой страны и ее народа можно улучшить.

Как состоять в тори и искренне считать, что действуешь во благо, Вай постигнуть была не в силах. Пытаясь уложить это в голове, она видела перед собой смутную мельтешню, как на телеэкране при помехах. Но и в глубинах отчаяния, ввергнутая туда то введенным Тэтчер подушным налогом на избирателей, то экзитполами девяносто второго года, все-таки хваталась за веру в то, что и тори убеждены, что поступают, как должно.

– Ну, как бы там ни было, а наша команда дело, похоже, завалила.

Вай потребовалось усилие, чтобы осознать сказанное.

– Вы в самом деле так думаете?

Усмехнувшись, Гарольд потянулся потрепать Гектора по голове. Пес блаженно прикрыл глаза. Будто бы обращаясь к собаке, Гарольд продолжил тем тоном покорности судьбе, которая являет собой плод многознания:

– О да. Конечно. Я же не слепой. Мейджор больше не контролирует ситуацию – пустая трата времени, этот треклятый европейский вопрос. В итоге он всех нас еще перессорит, если хочешь знать мое мнение. И еще – война компроматов, что и пошло, и подло.

– Ну да, а мы чистенькие…

– Именно. Что-то вроде того. У вас обновление, наконец-то. Больше никакой чепухи с деприватизацией и ренационализацией. А Тони… Что ж, он хороший оратор. Очень хороший. Увертливый, да. Но убедительный. И по-своему жесткий.

– Только не говорите мне, – с удовольствием поддразнила его Вай, – что поддались его обаянию!

Гарольд поднял голову. По лицу его мелькнула улыбка, не пропавшая, даже когда он, нахмурясь, откинулся на спинку кресла.

– Гарольд, да неужто это из-за меня вы пересмотрели свои партийные взгляды? – Опершись на колени, Вай подалась вперед, не в силах скрыть свой восторг от заведомо нелепой идеи, будто ради нее он способен перейти в ряды лейбористов.

– Ну, нет, староват я для такой драматической ерунды! – Гарольд со смешком отмахнулся и, не торопясь, отпил из своего бокала. – Но мне всегда нравилось то, что ты пишешь, моя дорогая. Неизменно был впечатлен. И твои амбиции. Возможно, я недостаточно часто говорю о таких вещах, но, знаешь, всегда полезно видеть, что кто-то дает себе труд вырасти над собой.

“Можно подумать, я из трущоб”, – вскинулась Вай. А потом вспомнила, как домик, в котором выросла ее мать, в какой-то момент официально сочли трущобой – и снесли, на что старшее поколение родни по сей день осуждающе покачивает головами.

– Конечно, придется соблюдать осторожность, но можешь смело рассчитывать на мое участие. Публично, само собой, я тебя поддержать не смогу, однако ж сделаю все, что в моих силах, чтобы помочь твоей кампании таким образом, что никто не сможет вменить тебе это в вину. – Он сделал паузу и поглядел на нее критически, с неодобрением одновременно искренним и притворным, но Вай это виделось размыто, от чувств и еще, возможно, от коньяка. – И для начала мы тебя приоденем!

– Ну, правду сказать, я и сама не собиралась вести кампанию в этом ношеном джемпере…

Вправе ли она принять его деньги? Господь свидетель, ее предвыборная кампания отчаянно нуждается в помощи. И ведь это на общее благо – во имя партии лейбористов. Во имя перемен. Как не углядеть некую отрадную цикличность, некую, в каком-то приближении, форму перераспределения средств в том, что консерватор лорд Гарольд Бринкхерст поддержит финансами стремление Вайолет Льюис стать членом парламента от лейбористов?

– В любом случае, до выборов еще далеко. Думаю, они пройдут не раньше, чем в мае. Но я буду следить за тобой с интересом. – Они встретились взглядами, и на секунду Вай приметила Элберта в загадочном озорстве его глаз. – В конце концов… откуда кому знать, в какой ячейке бюллетеня ты поставил свой крестик, не так ли?

Вай выпрямила спину, улыбаясь в растерянности.

– Спасибо вам, Гарольд. Это… Я правда даже не знаю, что на это сказать.

– Еще коньяку?

– Что ж! С удовольствием выпью за ваш зачаточный коммунизм… – (Не зашла ли она слишком далеко?) – Шучу! Я знаю, что бледно-фиолетовый – это все, на что можно надеяться в предпочтениях такого прожженного тори, как вы…

– Отчего ж! Надейся на насыщенно-фиолетовый!

– Здорово! – Вай улыбнулась. – Но, серьезно, ваша поддержка очень, очень много для меня значит. Хотя сейчас, думаю, самая пора пойти мне взглянуть, чем занят ваш сын.

– Что ж, удачи тебе и там.

В прихожей ботинок Элберта не было. Значит, смолит на улице одну за другой. Запахнув поплотней длинное черное пальто, Вай вышла через заднюю дверь. Тлеющий кончик сигареты указал, куда ей идти.

– Привет!

– Привет, – мрачно ответил он. То ли угрюмо, то ли в раскаянии. – Прости меня.