Калиф-аист. Розовый сад. Рассказы

— Правда, что помолвка расстроилась? — набросились на родственника с расспросами. Дядя Лайош, ни сном ни духом не ведая о происшедшем, неопределенно хмыкнул, но затем, спохватившись, авторитетно заявил, что между влюбленными, должно быть, произошла незначительная размолвка. Однако сплетня задела его за живое. Ирен выходит замуж, — этому радовалась вся родня и не в последнюю очередь сам дядя Лайош, служивший главной опорой вдове и ее дочери. Что там опять неладно с этой Ирен? Отчего бы и ей не довести дело до цели без всяких осложнений, как делают это иные девицы — куда менее умные, да и собою дурнушки и не из столь почтенной семьи?

Дядя Лайош направился было к сестре, чтобы разузнать все поподробнее. Однако уже по дороге разжился кое-какими сведениями. Вопросы и намеки чуть ли не от каждого встречного-поперечного так и сыпались со всех сторон. Из них дядя Лайош уразумел, что люди видели, как Ирен пробралась в свое будущее гнездышко, где тем временем находился Франци — в полном одиночестве и якобы больной. Пока Франци и Ирен наедине мучительно пытались разрешить между собой комическое житейское недоразумение, весь город вокруг был настороже, строя догадки о том, что происходит за неплотно закрытыми жалюзи.

Противоречивые слухи взволновали дядю Лайоша. С Ирен ему так и не удалось поговорить. Вдова говорила шепотом, даже Лаци и тот ходил на цыпочках; Ирен лежала в затемненной комнате, целиком поглощенная мигренью, словно вдохновенным трудом, который не позволяет сосредоточиться ни на чем другом. Дядя Лайош узнал всего лишь, что Ирен и в самом деле была у Франци и вернулась домой в подавленном настроении. Вдова молила брата поговорить с Франци.

— Что тут у вас стряслось? — с трудом переводя дыхание, вопросил дядя Лайош. — Слыханное ли дело из-за пустяковой любовной размолвки раздувать такой шум? В городе только и разговоров, что о вас.

Ничего более ужасного для Франци он и не мог сказать; несчастный жених, терзаемый угрызениями совести, босой и в одних подштанниках, замер посреди комнаты. Дядя Лайош, напротив, был разодет чин чином: как и приличествует солидному, почтенному господину, он, невзирая на летний зной, был облачен в темный костюм и крахмальную сорочку. Да и служебный его ранг — более высокий, чем у Франци, — сковывал молодого человека. Вообще все преимущества были на стороне дяди Лайоша. Хотя и он, конечно же, выглядел комично, когда, обливаясь потом и борясь с астматическим удушьем, произносил возвышенные речи о нежной чувствительности влюбленных — уподобляя ее мимозе, — да о подводных камнях, устилающих любовное русло.

Дядя Лайош упорно настаивал на своем толковании: мощная река любви наткнулась на мелкий подводный камешек. Мимоза свернула свои листки под легким дуновением ветерка, но готова их снова расправить. Майская гроза отгремит-отбушует, и для юных любящих сердец опять настанут тишь, гладь да божья благодать. Дядя Лайош выказал себя таким знатоком людских сердец, что спорить с ним было бесполезно. Понапрасну пытался Франци объяснить ему свои истинные чувства.

— Но, дядя Лайош… прошу вас, выслушайте меня… — настаивал он, пока наконец отчаяние не толкнуло его на крайнюю дерзость. Прерывающимся, чуть ли не плачущим голосом он признался, что не мыслит себе совместной жизни с Ирен. Нет, брак их невозможен, теперь ему, Франци, это ясно как божий день. Так что ради счастья их обоих им лучше расстаться…

— Но почему же? Почему?

Ответить на этот прямо поставленный вопрос было уже труднее.

— Она тебе не нравится, что ли?

От смущения Франци не знал куда деваться.

— Об этом надо было думать раньше! Мужчина ты или не мужчина? Тебя послушать, так получается, будто ты бесстыжий ветреник: заморочил голову бедной девушке, довел дело до помолвки, а теперь за несколько дней до свадьбы норовишь уйти в кусты как ни в чем не бывало. Счастье твое, что я раскусил твой характер. Малый ты честный и добрый, а с невестой поссорился — не беда, милые бранятся — только тешатся. Главное, чтобы было кому их помирить. Пошли, брат: попросишь прощения у Ирен и у маменьки, как оно и подобает взрослому мужчине, сознающему свою ошибку. А ты ведь и впрямь не ребенок и должен же понимать, что ты натворил. Такого конфузу наделал, что не знаешь теперь, как расхлебывать.

Франци пытался было повторить, что действует в интересах их обоих, что лучше, мол, в последний момент совсем порвать отношения, нежели на всю жизнь заделаться несчастными. Однако доводы его не имели успеха; дядя Лайош вскинул брови и бросил на него весьма суровый взгляд.

— По всей вероятности, ты не отдаешь себе отчета в том, насколько ты скомпрометировал Ирен. Ведь она только что побывала у тебя — это всему городу известно, вы находились с ней наедине, — об этом толкуют на каждом перекрестке. Порядочный человек в подобной ситуации о том, чтобы идти на попятный, и помышлять не смеет. Ведь Ирен никогда не выйти замуж, если ты оставишь ее с носом. Обречь ее на такую участь — это, брат, пахнет подлостью… Ну, полно воду в ступе толочь, вам с Ирен надобно объясниться, и дело с концом. Ежели тебе самому неловко, я готов сказать за тебя все, что полагается. Давай одевайся, а то стоишь босиком, как цыган на льду.

И через каких-нибудь полчаса Франци уже находился в доме своей невесты, где его встретили с распростертыми объятиями, как блудного сына, и со всей деликатностью избегали задавать ему вопросы. Дяде Лайошу, к превеликому его неудовольствию, даже не пришлось выступать с покаянными речами вместо своего подопечного. В мрачном доме вдовы собралось невиданное общество, даже тетушка Илка, выпроводив собственных гостей, пожаловала сюда, словно бы вновь возникла нужда навестить больного, ради которого не грех поступиться своими обидами. А тут речь шла даже не о болезни, а чуть ли не о смертельной угрозе — едва не расстроилась помолвка. Тетушка Илка была несколько разочарована, обнаружив, что все улажено и без ее вмешательства. Она оказалась единственной, кто позволил себе намек на отбушевавшую грозу.

— Стало быть, наш бунтарь утихомирился, — снисходительно, однако же не без подковырки обронила она. — Что за блажь на вас нашла, Францика? И ко мне отчего-то глаз не кажете, жду-пожду вас целый день, и все понапрасну.

Франци промямлил нечто невразумительное, и тетушка Илка, заливисто рассмеявшись, язвительно добавила:

— Экий вы недотепа, Францика.

Смех ее задел Франци за живое. Он понял, что его высмеивают за излишнюю покладистость, за ту легкость, с какою он сдал свои позиции. Однако пока что весь запал его кончился, и прежний порядок был водворен. Ирен поначалу не желала выходить из своей комнаты, но когда дядюшка Лайош в сопровождении Франци самолично отправился за ней, она появилась среди гостей — бледная, измученная, живой укор виновнику. Франци с молчаливой покорностью приложился к ее руке и без звука стерпел, когда Ирен в знак прощения вновь надела на его палец обручальное кольцо — примету безоговорочного рабства. Франци выступал в роли кающегося невольника, и тетушка Илка через какое-то время увела молодых в розовый сад, чтобы они при свете звезд, неожиданно высыпавших раньше обычного, вновь испытали на себе воздействие летних вечеров, когда-то сблизивших их.

Роз в саду осталось немного, и цветы больше не перекликались со звездами, подобно двум противоборствующим армиям, которые говорят на разных языках: одна — языком запахов, другая — света. Розовый аромат — былой сводник — выдохся. Его вытеснил терпкий травяной дух: подошла пора сенокоса. Тетушка Илка повела молодых прогуляться при луне, развлекая их беседой, но при этом время от времени без всякой причины вдруг разражалась смехом и насмешливо подмигивала Франци. А жених и невеста, уныло понурясь, молча брели по обе стороны от нее. Франци начал приходить в себя лишь с того момента, когда по лунной дорожке и под собачий лай, преодолев непривычный путь к новому своему обиталищу, повернул непривычный ключ в непривычном замке.

Последующие дни были поглощены приготовлениями к свадьбе. Тут и впрямь уже некуда было более откладывать, и родственники Ирен решили закатить небывалый пир хотя бы ради того, чтобы положить конец городским пересудам. Стряпня шла полным ходом, тщательно обсуждался список гостей, рассылались приглашения. Ирен и тетушка Илка подсчитывали число мест и необходимую сервировку, учтя все запасы обоих домов; прикидывали, сколько понадобится обслуги. Барышни Балог, которых ждала приятная обязанность подружек невесты, целыми днями шушукались с Ирен, обсуждая туалеты. Сама Ирен без конца бегала к портнихе на примерку.