Калиф-аист. Розовый сад. Рассказы

Но и Франци она не оставляла без внимания, понимая, что за ним глаз да глаз нужен! Вот они с тетушкой Илкой и порешили прогулки ради каждый день наведываться к нему, если только он сам, опередив их, не заглянет к тетушке Илке сразу же после обеда. Для Ирен составляли насущную необходимость эти четверть часа, когда она, вырвавшись из круговерти напряженных приготовлений, могла перевести дух в своем будущем обиталище. Лишь здесь ее слегка отпускало чувство непрестанного волнения, исполненного тревоги и страхов.

Словом, Франци находился на положении арестанта, которого раз в день под конвоем выводят на прогулку и постоянно стараются занять делом. Тетушка Илка давала ему всевозможные поручения, связанные с предсвадебными хлопотами: к примеру, заказать пригласительные билеты, позаботиться — при посредстве дядюшки Лайоша — о сигаретах и винах. С Ирен они почти не разговаривали, Ирен не решалась приблизиться к нему, боясь быть отвергнутой словом или жестом.

Если возникала нужда в каких-либо переговорах, жених и невеста обсуждали свои дела в присутствии тетушки Илки. Франци со всем примирился, передоверил активные действия женщинам, а сам делал, что ему велели. Он воспротивился лишь однажды, когда Ирен пожелала, чтобы он пригласил на свадьбу свою мать. На это Франци никак не соглашался.

— Она все равно не приедет. А если бы приехала — и того хуже. Поездка ей только повредила бы.

По правде говоря, Ирен вовсе не испытывала особого желания познакомиться с будущей свекровью, а скорее побаивалась, как бы та и в самом деле не заявилась. Она лишь из приличия настаивала на том, чтобы Франци пригласил мать, в действительности же преспокойно смирилась с тем, что свадьба состоится при отсутствии свекрови. И все же поведение Франци в этих вопросах было странным и не очень понятным, а потому внушало тревогу.

— Он явно не желает выставлять напоказ свою матушку, — пыталась злословить тетушка Илка, подлаживаясь под прежнюю манеру Ирен. — Должно быть, считает ее недостаточно высокородной, — задорно смеялась она, однако Ирен не разделяла ее веселья. Угрюмая подавленность и немногословие Франци действовали на нее угнетающе. В присутствии посторонних ей едва удавалось сохранять видимость приличествующих отношений… Франци ни с кем не общался. Даже в казино не ходил: с тех пор, как он переселился на новую квартиру, тетушка Кати приносила ему готовую еду на дом. Лишь в последний день он заявил, что вечером непременно появится сам, и предупредил своих сотрапезников, что всех угощает.

— Ура, значит, закатим на прощанье холостяцкую пирушку! — радостно возопил аптекарь Осой, также приглашенный на вечеринку.

В тот вечер к Франци вернулось прежнее веселье; он пришел в такое хорошее расположение духа, что приятели только диву давались, глядя, как он, вопреки своему обыкновению, разгулялся вовсю: опрокидывал стакан за стаканом и на правах непревзойденного мастера задавал тон в шутливом застольном соперничестве. Франци отличился в первый и последний раз в жизни. Однако тема женитьбы была под запретом и касаться ее не разрешалось.

— Об этом и впрямь лучше не говорить, приятель, — вздумал было подтрунить над Франци аптекарь. — Сегодня ты счастлив, а завтра что бог даст. К чему думать о неволе, покуда свободен!

Все эти расхожие истины изрекались без какого бы то ни было злого умысла или скрытого намека, они звучали на каждом «мальчишнике». И все же у Франци было такое чувство, будто их издевательский смысл обращен именно к нему. Но сейчас ему на все было наплевать. Готовый к самому худшему, он веселился с отчаянием самоубийцы, решившего наутро покончить с собой. Компания до рассвета предавалась возлияниям на террасе казино, будоража город пением и криками. Затем приятели долго бродили по улицам, провожая до дома тех, кто не держался на ногах; цыган-музыкант повсюду следовал за ними, негромко подыгрывая на скрипке. Подгулявшая компания останавливалась под окнами у городских красоток, в том числе и барышень Балог; однако барышни либо спали, либо притворялись спящими. Меж тем почти совсем рассвело. Процессия подошла к дому Ирен. Тут уж музыка грянула во всю мощь, но Ирен тоже не подала признаков жизни. Настала пора проводить домой жениха. Франци обуяло чувство какой-то странной легкости, словно бремя ответственности окончательно свалилось с его плеч. Вечеринка шла за его счет, вернее, в долг, поскольку расплачиваться ему было нечем. Франци чувствовал себя абсолютно трезвым. Домой он успел забежать совсем ненадолго — умыться и переодеться, так как по заранее намеченному плану ему надлежало рано поутру сесть в поезд и отправиться в Шот за дядей-каноником.

Словом, на сон времени не оставалось. Не беда, можно будет вздремнуть в поезде…

На перроне его поджидала взволнованная Ирен с пышным букетом роз; тетушка Илка собственноручно срезала их спозаранку, когда на лепестках еще не успела просохнуть роса. Невеста не в силах была совладать со своим волнением, так как Франци запаздывал. Со всех сторон на нее были устремлены любопытствующие взгляды, и бедняжка чувствовала себя словно пригвожденной к позорному столбу. Зачем она явилась сюда одна? Какое безудержное беспокойство подстегнуло ее еще разок повидать Франци, прежде чем тот отлучится в короткую поездку, откуда возвратится чуть ли не прямиком под венец? Новый начальник станции специально вышел из-за стеклянной двери на перрон, чтобы поглазеть на нее, а Фери Чатт, главный носильщик — парень, слабый умом, зато физически сильный, как бык, — осклабясь, поинтересовался у нее:

— Багаж поднести не требуется?

Наконец появился Франци. Он опоздал настолько, что ему пришлось тотчас бежать за билетом, и молодые едва успели перемолвиться словом, что, кстати, избавило их от щекотливой ситуации. Ирен проводила Франци до дверей вагона; едва они поднялись в вагон, как кондуктор поднес к губам свисток. Положено ли в таких случаях жениху и невесте целоваться? Тетушки Илки, которая знала все правила, не было рядом. Ирен, неловко положив букет на краешек кожаного сиденья, направилась к выходу.

— Смотрите на обратном пути не опоздайте к поезду! — плаксиво воскликнула Ирен, соскочив с подножки. Однако она не была уверена, что Франци слышал ее слова, так как он сразу же исчез в окне. Ирен осталась стоять на перроне, и сердце ее стиснула тревога. Она пристально смотрела вслед уходящему поезду, и ей почудилось, будто из окна вагона выпал розовый лепесток и закружился, подхваченный встречным током воздуха, затем еще один и еще, еще… Игра воображения здесь была ни при чем: Франци принялся один за другим обрывать лепестки лежащих рядом роз и бросать их за окно. К тому времени, как поезд прибыл на ближайшую станцию, от пышного букета остались лишь голые стебли.

Франци облегченно вздохнул, словно выбравшись из заколдованного круга. За поворотом дороги скрылись хорошо знакомые холмы Гадороша, в стуке вагонных колес звучали ритмы цыганской музыки. …Наш путешественник блаженно потянулся всем телом; у него приятно кружилась голова.

Заключение

Прибыв в Надьхаймаш, где следовала пересадка, Франци сошел с поезда и отправил две телеграммы. Одна была адресована в Шот дяде-канонику, извещая священнослужителя о том, что побеспокоили его напрасно, свадьба отменяется («подробности позднее»). Другая телеграмма была отправлена Ирен, ставя ее в известность о тяжелой болезни каноника… «По причине ухода за больным вынужден остаться в Шоте». Тот факт, что свадьба, таким образом, отменяется, выглядел в телеграмме чуть ли не второстепенным делом.

Трудно сказать, действительно ли с пьяных глаз составил Франци эту странную телеграмму, как поговаривали о том в Гадороше. Конечно, похмелье после обильных ночных возлияний все еще сказывалось на нем, а тряска во время езды и паровозный дым лишь усугубили это состояние. Во рту была сплошная горечь, к горлу подкатывала тошнота. Но Франци не был пьян, мозг его работал ясно и четко, как никогда. Он словно сорвался с тормозов, хотя даже в теперешней своей раскрепощенности не выказал мужества и полной искренности. Порвать сковывающие его узы просто и однозначно он и на этот раз не сумел. Нелепая ссылка на дядюшкину хворь, в которой Ирен и ее родичи склонны были усматривать циничную издевку и беспардонное насмехательство, в действительности была оправданием. Она прикрывала трусость, маскировала слабость характера.