Калинова яма
Шрифт:
Или нет?
– Товарищ Сальгадо, товарищ Сальгадо, а посидите с нами! Расскажите об испанской войне, – крикнула Федорова, когда он подошел ближе к их столику.
«Этого еще не хватало», – подумал Сафонов.
Но затем он рассудил, что это хороший способ понять, помнит ли его Сальгадо. Он сделал еще один глоток коктейля и закурил: табачный дым успокаивал мысли.
– Вы курите одну за другой, – сказал испанец на чистейшем русском с небольшим акцентом, стоя прямо над ним.
– Да. Я начинаю больше курить, когда пью. Присаживайтесь, – Сафонов изо всех сил старался выдерживать спокойствие и беззаботность.
Сальгадо сел между Шишкиным и Федоровой,
– Расскажите, как вам в Советском Союзе? Вы здесь давно? И откуда вы так хорошо знаете русский?
– Здесь хорошо, – медленно заговорил Сальгадо. – Мне очень нравятся русские. Мы с вами очень похожи: в нашем языке тоже есть звук «р». И у нас весьма похожие национальные характеры. Мы вспыльчивые, но великодушные. Мы умеем веселиться до умопомрачения, а когда мы грустим, об этом слышат даже на небесах.
Он снова взглянул на Сафонова – без каких-либо эмоций, с той же вежливой улыбкой.
– Я оставил Испанию в январе тридцать девятого после падения Барселоны, – продолжил Сальгадо. – Переехать в Советскую Россию мне посоветовали мои русские друзья. Я много общался с советскими товарищами во время войны и начал учить русский уже тогда.
– А их было много? Советских товарищей? – полюбопытствовал Шишкин.
– Если я вам все расскажу, я раскрою некоторые тайны, – улыбнулся Сальгадо. – Могу сказать, что до сих пор поддерживаю контакты с некоторыми из друзей по этой войне. Например, мой хороший товарищ Орловский всегда говорит, что война может отобрать у человека многое, но иногда дает ему самое главное – верных друзей.
У Сафонова помутнело в голове. Это было сродни удару под дых. Невероятным усилием он заставил себя улыбнуться.
– А вы общались с товарищем Мера? – спросила Федорова.
– Конечно. Мы очень хорошо общались. Это великий человек и очень хороший командир. Я надеюсь, с ним все будет в порядке [12] .
– А расскажите про ваше ранение! – сказал вдруг Шишкин.
Сальгадо снова улыбнулся, но уже не так вежливо.
– Лучше в другой раз. Это не тема для застольной беседы.
12
Незадолго до поражения республиканцев Сиприано Мера эвакуировался в Оран, а оттуда – в Касабланку. В феврале 1942 года его экстрадировали в Испанию, где осудили на 30 лет заключения, но освободили в 1946 году.
Федорова гневно взглянула на Шишкина.
– Товарищ Сальгадо, давайте наконец выпьем! – раздался из-за дальнего стола голос Костевича.
– Прошу простить меня. – Испанец медленно поднялся из-за стола и направился было к другому столику, но вдруг обернулся и снова обратился к Сафонову. – Кстати, мы с вами случайно не встречались?
Сафонов попытался уловить хотя бы одну эмоцию в его лице – издевку или недоумение, – но Сальгадо был непроницаем.
– Вряд ли, – ответил он. – С другой стороны, я все– таки журналист. Может, на каком-нибудь мероприятии вы меня и видели.
– Может быть, – лицо Сальгадо стало спокойнее.
– А, да, – добавил Сафонов. – Товарищ Костевич хотел, чтобы я взял у вас интервью, если это возможно. Я уезжаю и вернусь в Москву 22-го числа. Можно ли будет с вами поговорить и сделать материал?
Сальгадо задумался.
– Да, конечно, можно. Когда вернетесь, свяжитесь со мной через Тараса Васильевича, и я думаю, что мы сможем это устроить.
– Большое
спасибо.– До свидания. – Сальгадо слегка кивнул, снова улыбнулся и ушел.
За столом повисло молчание. Первой его нарушила Федорова.
– Шишкин, ты идиот. Нельзя спрашивать о таких вещах.
– Да, извини, видимо, перебрал… – Шишкин явно был растерян.
– Да, это неправильно, – добавил Сафонов.
Мысли в голове путались и давили друг друга.
Этот испанец.
Майор Орловский.
Да что, черт возьми, происходит.
Разведчикам нельзя верить в совпадения, думал он. Тем не менее совпадения бывают. Даже такие. Но верить в них нельзя. Никак нельзя.
Да это же просто невозможно!
– Товарищи, уже поздно. Я выпью еще бокал и, пожалуй, скоро пойду. В голове уже немного шумит, – сказал он.
– Рановато вы, – ответила Федорова. – Впрочем, я тоже скоро пойду.
Спустя полчаса Сафонов распрощался с коллегами и собрался уходить. Он подошел к Костевичу, чтобы пожать ему руку – тот уже был совсем нетрезв – и снова взглянул на Сальгадо, и снова не обнаружил ни одной эмоции, которая сказала бы хоть что-то. Только вежливая улыбка и стеклянный глаз. С этой улыбкой он рассказывал захмелевшему Костевичу и его коллегам о Лорке.
– Я читал Лорку перед сном, когда мы сидели в казармах под Мадридом. Когда вокруг война и смерть, утешение можно найти только в стихах и вине. Но вино я не пил.
– Не думал, что вы любите поэзию, – сказал Сафонов, осмелев и подойдя ближе.
– А что, я не похож на человека, который любит поэзию? – Сальгадо вдруг засмеялся. – Конечно, с одним глазом труднее читать, но многие вещи Лорки я до сих пор помню наизусть.
– Прочитайте что-нибудь! – запинаясь, сказал Кос– тевич.
Сальгадо поднял бокал, прикрыл единственный глаз – это выглядело чудовищно – и стал читать, и лицо его в этот момент впервые за все время изменилось.
– Andamos sobre un
espejo, sin azogue,
sobre un cristal sin
nubes.
Si los lirios nacieran
al reves,
si las rosas nacieran;
al reves,
si todas las raices
miraran las estrellas,
y el muerto no cerrara
sus ojos,
seriamos como cisnes.
Сальгадо читал тихо, с долгими паузами. Костевич слушал, зачем-то кивая головой.
– О чем это? – спросил он, когда Сальгадо закончил читать.
– О том, что мы все ходим по незрячему зеркалу, по прозрачному стеклу. И если бы ирисы росли лепестками вниз, и розы цвели лепестками вниз, и если бы корни могли видеть звезды, а мертвый спал с открытыми глазами, то мы были бы лебедями, – ответил Сальгадо, и вежливая улыбка вернулась на его непроницаемое лицо.