Каллиграф

Я невольно напрягся:

– Ты просил Дона разузнать про отца Мадлен?

– Нет. Не просил. Дональд писал мне по другому поводу. Я собираюсь в следующем месяце в Нью-Йорк, подготовить наш рождественский концерт. И как-то к слову он упомянул Бельмонта. Вот и все.

Я открыл вторую бутылочку водки.

– Не понимаю. Каким образом этот Джулиан оказался отцом Люси?

– Ну, хорошо. – Уильям опять сбросил скорость и протер рукавом стекло перед собой. Туман просачивался внутрь. Он включил печку на полную мощность и заговорил громче, чтобы перекрыть гул. – В горячие деньки в начале семидесятых Джулиан Бельмонт женился на матери Мадлен – ее, кстати, звали Магдалена, на случай, если ты не знал, и, по словам Люси, она тоже получила свою долю физического недостатка, называемого женской красотой. Короче, молодая и счастливая чета прожила в Лондоне около года, когда миссис Бельмонт обнаружила, что находится в ожидании… нашей сладкой маленькой Мадлен Изабеллы.

Вскоре после этого – в соответствии с прежними привычками и несмотря на то, что его жена выглядела как Елена Троянская, – мистер Б. снова вышел на поле. И как ты думаешь, кто оказался его очередным завоеванием? Мать Люси. Которая, к несчастью, уже была замужем за другим – приятным человеком, которого Люси и называет отцом.

– Дэвид?

– Дэвид. Ведь так называет его Люси? Дэвид? Всегда подозрительно, если ребенок зовет одного из родителей по имени…

Через дорогу прямо перед нами перебежал кролик. Уильям резко затормозил, и моя доска и коробки в багажнике полетели вперед. Обезумевшее животное в диком темпе мчалось вдоль дороги, металось и подскакивала, отчаянно пытаясь покинуть освещенное фарами пространство. А потом, так же внезапно, кролик исчез.

– Извини. Твои вещи в порядке?

– Не беспокойся, все самое важное упаковано в футляры. Давай дальше.

– Итак, Мадлен зачали, Люси зачали: разные матери, один отец. Лондон не считается с условностями, но, судя по всему, в семействе Бельмонт что-то не так. Магдалена подозревает, что ее супруг занимается грязными делишками и пьянствует, пытаясь доказать это. А тем временем мать Люси…

– Вероника.

– Мать Люси, Вероника, лезет на стенку от своей тайной любви к лихому мистеру Б.

– Боже.

– И вот одной темной и недоброй ночью она – Вероника – пошла искать своего любимого мужчину и с удивлением обнаружила, что на звонок в дверь ответила его дражайшая жена.

– Представляю себе, что началось.

– Само собой. Мистер Б. вернулся после тяжелого дня, уставший от возни с бумагами, и застал дома не одну, а двух несчастных беременных женщин, ожидающих его прихода. Далеко не священный союз. Как говорится, канализация засорилась.

Я сморщился. По крайней мере, хорошо, что есть водка.

А Уильям продолжал рассказ:

– Опять же, все это я знаю только со слов Люси: Дэвид и Вероника не могли иметь детей, и потому Вероника решила признаться Дэвиду во всем. Это признание прошло весьма скверно. В итоге, оставив мужа собирать с полу осколки, Вероника подумала, что самое время сообщить ее дорогому Джулиану о том, что она бросила бедного старину Дэвида. Она воображала, что они вдвоем – Вероника и Джулиан – унесутся на крыльях любви навстречу восходу. Но тут вдруг выяснилось, что Джулиан уже женат, – и суть не в том, что скажет мистер Б., а в том, что скажет по этому поводу красивая полуитальянка и алкоголичка, являющаяся его женой.

– Полуитальянка?

– Похоже на то. Римлянка. В любом случае, главное, что Магдалена совсем съехала с катушек – отказывалась говорить с мужем или выходить из дома вместе с ним – не самая лучшая новость для карьерного дипломата. А что еще хуже, она совсем запила – ребенок, не ребенок – и месяцев через десять решила закусить вечернюю порцию граппы коробочкой снотворных пилюль. И готово: мертва.

– Бедная женщина.

– А тем временем другая сторона – мать Люси – которая теперь получила ясное представление о Джулиане и возненавидела его самого и землю, по которой он ходил, начала страдать послеродовой депрессией и тоже чуть не дошла до ручки. Вот так грехи матерей падают на дочерей, – Уильям покачал головой. – На самом деле единственным приличным человеком во всей этой истории оказался мистер Дэвид Гиддингс, который нашел в себе силы простить жену и воспитывать Люси как собственную дочь – включая оплату школы, подарки на дни рождения и все такое прочее.

В возрасте тринадцати лет девочек – Люси и Мадлен – послали в закрытую школу: оплачивал все это раскаявшийся Джулиан из Парижа. Мать Люси приняла от него деньги, но настаивала, чтобы Люси рассказали всю правду, поскольку она уже достаточно взрослая. Кроме того, как уверяет Люси, Вероника думала, что Люси лучше знать, что у нее есть сестра и что она учится в той же школе – на случай если она почувствует себя одинокой или затоскует по дому, – она совершенно не хотела, чтобы Люси умчалась в Лондон, как только ей станет грустно. Этот план сработал. Люси и Мадлен стали лучшими подругами на всю жизнь. Они обе были крайне низкого мнения о своих матерях, совершенно не доверяли отцу, и, как я подозреваю, эти невыявленные, но тем не менее серьезные проблемы привели к возникновению тяжелого психоза на почве молодых людей. И тут появляется Дж. Джексон, эсквайр.

Я перешел на бренди.

В каком-то темном и грязном месте, которое, на мой взгляд, ничем не отличалось от всех других, которые мы уже проезжали, Уильям включил поворотник.

– Люди этого не понимают, но при некоторых обстоятельствах можно сигналить поворотником иронически, – сказал он. – А теперь, прошу тебя, дай мне прикончить это бренди, Джаспер, я больше не могу этого выносить. – Он резко свернул налево. – Следующие двенадцать миль – это частная территория, и если хоть одна сволочь попробует остановить меня за вождение в пьяном виде, пусть разбираются с Эдуардом II.

Я передал ему бутылочку с остатками бренди.

28. Ноктюрн в день святой Люсии

Любовник будущий, смотри, каков я, И вспомни в час, как будешь ты влюблен: Я прах, который претворен Алхимиком, сиречь Любовью. Смотри, сколь мощен тот, Кто квинтэссенцию воссоздает Из тьмы, утрат, отсутствий и пустот. Я им убит – и воскрешен, однако, Из несуществованья, смерти, мрака. [121]

121

Перевод В. Шубинского.

В течение двух недель я усердно работал вороньими перьями – медленно, терпеливо, добавляя самые изысканные, филигранно тонкие детали к написанным строкам, во второй раз проходя все стихотворения, одно за другим. Я не могу допустить ни одной ошибки – малейший промах означает, что все стихотворение придется переписывать заново. Но моя сосредоточенность не ослабевает ни на мгновение, я более чем точен.

Снаружи тополя гнутся и качаются под порывами октябрьского ветра, клочья утреннего тумана плывут над лугами. Небо Норфолка цвета сильно разбавленных чернил постепенно светлеет; но когда рассветет и осеннее солнце взберется чуть выше, я смогу видеть пейзаж на несколько миль – рощу рододендронов, реку за ней, потом болото и наконец море.

Еще очень рано и довольно холодно. Когда мы приехали, Уильям предложил мне развести огонь – в камине уже лежали дрова и растопка – но я боялся, что дым повлияет на пергамент. Поэтому Уильям выдал мне несколько старых масляных обогревателей, и я включил их все. Они невероятно горячи на ощупь, и все равно я никак не могу избавиться от ощущения, что из-за них в комнате становится холоднее. Может быть, все дело в циркуляции воздуха и высоких потолках. Может быть, я по глупости поставил свою доску у этого сквозящего холодным ветром окна-эркера. Но мне категорически необходим свет, и я нашел себе пару митенок.