Камаэль

На крыше мне пришлось просидеть около часа. Благо, теперь у меня было занятие – чистое звёздное небо открывало мне свои карты и познания, словно бы говорило со мной и успокаивало. Бледный растущий серп месяца медленно скользил по небу лодочкой, а вместе с ним двигались и звёзды, рассказывая историю прошлого о великих воинах и похождениях, о горестях и радостях. Вслушиваясь в шёпот ветра, я едва не уснул, но отдалённый стук каблучков по улице меня разбудил. Рывком сев на крыше, я всмотрелся в густую полутьму улицы, разгоняемую тусклым, желтоватым светом фонарей. Матушка, на плечи которой был накинут сливочного цвета весенний плащик, шла в сторону дома по дугообразной улице, придерживая на плече светлую сумку. Вот оно!

Не рассчитав силы, я оттолкнулся от крыши и крайне болезненно приземлился на всё ещё слабые ноги. Но что значат ноги, когда на кону жизнь любимой матери? Дав низкий старт, скрываясь в тени деревьев нашего маленького сада, я вскоре перемахнул через ограду и направился навстречу матушке, которая что-то сосредоточенно набирала в телефоне, что дало мне возможность незаметно к ней подойти и обнять за талию:

– Что такая прекрасная девушка делает одна посреди тёмных улиц?

Матушка вздрогнула, подняла на меня взгляд. Через несколько секунд полного недоумения, она тихо рассмеялась и ущипнула меня за нос:

– Маленький сердцеед. Почему ТЫ так поздно на улице?

– Волновался за тебя и решил встретить. – не соврав ни на йоту, улыбнулся я, забирая у матушки сумку и давая ей облокотиться на мою руку. – Слышал, сегодня какая-то гадость в паре кварталах от нас творилась.

– Ах, выставка существ. – тяжело вздохнула матушка и опустила голову, чуть покачав ею. – Люди потеряли всякий стыд. Льюис, пообещай мне, что никогда туда не пойдёшь? Там слишком много работорговцев.

Такое отчаяние отразилось в голосе матушки, что я тут же захлопнул рот и отказался от идеи рассказывать ей о поступке Джинджера – слишком расстроенной она выглядела. Пытаясь найти верёвку, которую можно было бы кинуть, чтобы вытащить матушку из этой пучины, я улыбнулся ей:

– Ты сыграешь мне на пианино, мамуль? Ты давно не музицировала.

Удивлённый взгляд пронзительно-голубых глаз изучил моё лицо, словно стараясь вытащить всё то, что я так старательно прятал от неё, но затем ясная улыбка взыграла на её тонких губах:

– Конечно сыграю, малыш.

Когда мы вошли в дом, по лестнице как раз спускался злой, как чёрт Джинджер. Пока матушка снимала обувь, я показал брату коготь и провёл им возле своего горла, всем своим видом давая понять, что с ним случится, если он посмеет сотворить какую-нибудь глупость. На что в ответ он мне показал, что внимательно следит за нами двумя и, вяло поприветствовав матушку, скрылся на кухне, откуда вскоре вышел со стаканом крови. Я помог матушке разобрать сумку, в которой она принесла много различных вкусных вещей. Например, огурцы, от которых я всегда был в восторге, чем всегда удивлял мою семью. По их скромным предположениям я должен был любить сырое мясо или ещё живых маленьких девочек, слегка подкопчённых на открытом огне. Но нет. Я любил огурцы! Впрочем, от кусочка вкусно приготовленного матушкой мяса я никогда не отказывался. Не дурак же я, в конце концов?

Наконец, матушка придвинула к пианино в гостиной антикварный стул с мягкой спинкой и подняла крышку. Она несколько секунд сидела словно бы в замешательстве, смотря на чёрно-белые клавиши, а затем, расцвела улыбкой. Её тонкие, бледные пальцы лёгкими бабочками порхали над клавишами, извлекая из них протяжную, немного грустную мелодию, которая у меня всегда ассоциировалась с Ирландией. Зелёные рукава. Наша гостиная словно бы наполнилась лесной свежестью и порывами влажного морского ветра. Мелодия всё повторялась и повторялась, а матушка переходила из одной минорной тональности в другую, смешивая краски, как опытный художник. И хотя эта баллада предназначена для лютни, пианино легко передало её без особых искажений. С каждой минутой во мне словно бы поднимались штормовые волны и тут же рушились обратно, тяжело перекатываясь во мне и ворочая камни страха, сомнения, а потому я не сразу услышал, что матушка заговорила, не отрываясь от игры:

– Льюис, завтра утром я уезжаю в командировку на неделю. Надеюсь, вы с Джинджером сможете прожить её без меня и не разрушить дом?

Я хотел сказать: «Конечно, мамуль, поезжай», но слова застряли в горле горьким комком. Кто знает, может, я не доживу до её возвращения? Или не доживёт Джинджер? Но лучащееся счастьем лицо матери было столь дорого мне, что я вновь улыбнулся ей и поцеловал в плечо:

– Поживём, мам. Мы же не маленькие уже, так?

Она с тихим смехом чуть прикрыла глаза и плавным аккордом закончила мелодию. Тишина в гостиной, кажется, звенела и переливалась, всё ещё где-то тихо эхом повторяя «Зелёные Рукава». Матушка несколько секунд смотрела на меня, а затем вновь повернулась к пианино и начала играть следующую мелодию, от которой у меня закружилась голова, а в душе вновь наступала весна, которая за нашими окнами уже подходила к окну. Это был вальс Амели, который, как и предыдущая мелодия, был написан совсем не для пианино. А когда я смотрел на усердно порхающие над инструментом руки матери, я не мог поверить в то, что это играет она. Мелодия лилась густой негой со всех сторон, обнимая меня, обволакивая, и на душе становилось тепло. Терзания отходили на задний план, и в голове ясно всплывала мысль – я справлюсь. Во что бы то ни стало. Чтобы снова услышать вальс «Амели» и «Зелёные рукава» в исполнении матушки, чтобы снова видеть светящееся от счастья лицо.

Утро наступило слишком рано. И проснулся я не столько от того, что настырный луч солнца стал пробираться мне под волосы к векам. Нет. Я услышал, как отъезжала от дома машина. Подскочив с кровати и глянув на время, – 8:30 – я понял, что проспал отъезд матушки. А ведь обещал проснуться раньше неё и сделать ей завтрак! Что за никудышный сын!

Но сейчас меня больше напрягало другое. Я остался один на один с реальностью. С Джинджером и его компанией, что мечтает порвать меня на сувениры совершенно неприятного содержания. И если шкуру белого тигра я могу понять как хороший, дорогостоящий трофей, то моё тело, отданное в жертву Гельд, перед этим грубо изнасилованное во все дыры, залитое спермой, лишённое крови, кожи и украшенное рунами – сувенир так себе, я бы сказал. Впрочем, на вкус и цвет все фломастеры разные. Может, у Тёмных свои особенные вкусы? Мрачно усмехнувшись от этой цепи глупейших мыслей, я поднялся с кровати и едва не рухнул. Ноги подкашивались от слабости и лёгкой боли – сухожилия всё ещё вспоминали меня совершенно непечатными словами. Впрочем, меня это не сильно задевало. Мне нужно было как можно скорее привести себя в порядок и подготовиться к встрече с братом, который подозрительно тихо сидел у себя в комнате. Замерев перед дверьми ванной, я прислушался и прикрыл глаза. Так его и дома нет! С одной стороны, так даже лучше для меня сейчас, с другой стороны я не знаю, когда и с кем он явится обратно.

День прошёл в напряжённом ожидании. В крайне напряжённом. Стоит ли говорить о том, что мне стало не до подготовки к сессии? Я был словно бы скован по рукам и ногам и молча сидел на кровати возле окна, смотря в стену перед собой. Впервые передо мной было всё время мира, полный шкаф книг, дом в моём распоряжении, а я тупо восседал на кровати. Даже мыслей не было в моей голове. Возможно эта абсолютная тишина, на которой мог повеситься, пожалуй, топор, спасла мне жизнь. Тонкий свист, исходящий со стороны улицы, пробудил во мне сознание. Я едва успел отпрянуть в сторону, когда раздался звон стекла, и в противоположную стену влетел крюк, к которому была привязана крепкая верёвка. Выглянув из окна, я увидел, что мои «приятели», наконец, явились. Дроу ловко взбиралась по верёвке, словно бы по горизонтальной поверхности шла. И я сделал первое, что пришло мне в голову, пожалуй, самое полезное и логичное, что только может быть – трансформировав руку, я просто напросто порвал верёвку, чем и выиграл себе несколько минут. А затем я пулей вылетел из комнаты, слыша, как внизу ругается, подобно сапожнику, Джинджер, явно споткнувшись через протянутую возле двери леску.

Что поделаешь? Если этот придурок всё ещё считает меня ребёнком, пусть получает ребяческие шалости. Влетев в комнату матери, из которой выходил вид на дорогу, я тихо приоткрыл окно, а уж затем прыгнул, на сколько хватило сил. Едва не сломав себе несколько рёбер и ноги крайне твёрдым и неудачным приземлением, я кинулся прочь от дома, слыша, как позади меня раздаётся вопль великана:

– Этот сучонок удирает!

Не оглядываясь, не обращая внимания на адскую боль в ногах, я бежал по безлюдной, тёмной улице, слыша, что меня явно догоняют. На машине. Нырнув в узкий проулок и взобравшись на стену, я вновь спрыгнул вниз, оказавшись перед забором своей старой школы. Времени было катастрофически мало, а идей ничуть не больше. Увидев охранника, что вышел покурить и замер у чёрного входа неподвижной статуей, я перемахнул через забор и в тени деревьев скользнул в школу, а там притаился в актовом зале, что был расположен на первом этаже. Оттуда выходил прекрасный вид на главный вход в школу, а потому я отлично видел, как компания моего брата заходит на территорию. Им навстречу тут же отправился охранник, которому Джинджер бесцеремонно свернул шею. Ни единый мускул не дрогнул на его искажённом от бешенства лице, когда обмякшее тело охранника падало на землю. Когда он научился так безразлично относиться к жизням? Холодок прошёлся вдоль моего позвоночника, не позволяя толком продышаться или пошевелиться.

Грохот открывающихся школьных дверей отрезвил меня, и я нырнул за шторы на сцене, принюхиваясь и прислушиваясь.

– Я чувствую этого паршивца! – ревел великан, громыхая огромными сапожищами по полу так, что на потолке прожекторы тряслись.

Дверь в зал распахнулась, по залу прошёлся холодок. Действительность плыла перед глазами, страх подкашивал ноги, но я держался, крепко сжимая в руке амулет. «Хоть бы они меня не нашли. Хоть бы они меня не увидели», – судорожно шептал я в мыслях, прижимая к губам амулет Куарта и крепко жмурясь. – «Куарт, помоги!»

Вонючее, хриплое дыхание великана обожгло мне уши, и я с трудом сдержался от постыдного писка, который хотел вырваться из моей груди. Рот мой был приоткрыт в немом крике, и я смотрел в тёмные от бешенства глаза великана, который смотрел прямо на меня и глухо рычал, обдавая зловонным дыханием. Губы мои дрожали, как и всё тело, а от страха на глаза навернулись слёзы. Но темнокожий просто отвернулся и пошёл дальше! Судорожный вдох. Не заметил? Подыграл? Не важно! Я хотел было сделать шаг, но замер с занесённой ногой – прямо возле моих ног прополз огромный паук размером с человеческую голову.