Каменное сердце

Мы самым банальным образом остановились у Старого Порта. У обеих моих спутниц при виде всех этих ресторанов разыгрался зверский аппетит. Я давно не бывал в Марселе, городе чувственном и грубоватом, но дарящем особенную радость жизни, о которой я говорил в одном романчике, подписанном «Доминик Лорсанж».

Потом мы снова катили наугад в безмолвной темноте, где скользили тени, похоже, никогда не засыпающих людей. Повсюду стоял этот запах моря, смолы, гниющих овощей, пряностей, бензина и пыли. Мы проезжали мимо крохотных лавчонок или кафешек, казавшихся вырезанными в черноте светлыми кубиками. Несмотря на холод, люди сидели в темноте и курили. Мы были уже не во Франции, но в далеком анклаве с совершенно особыми обычаями. Совсем не обязательно быть уроженцем этого города: тот, кто случайно или по собственному выбору сюда перебирался, тотчас попадал в его ритм, сживался с его обликом и завораживающими звуками. Несмотря на вражду или расовые предубеждения, люди невольно и неминуемо становились сообщниками этой добродушной и вместе с тем таинственной атмосферы. Сразу чувствовалось, что этот город не такой, как другие. Он был самодостаточен, но без гордыни. Он чудесно жил, подвижный и медленный, жизнерадостный и серьезный, под палящим солнцем и ледяным ветром, повернувшись спиной ко всей остальной части страны и очень мало ею интересуясь, лицом к морю, о котором обладал тысячелетними знаниями.

Я попытался поделиться с Лейлой и Эллен этими уже давними догадками, одновременно присматривая подходящий уголок, где можно было бы прожить несколько дней или несколько недель, но главное — чтобы там можно было бы заново написать несколько страниц. Я пообещал Лейле это сделать, хотя результат мог оказаться убогим как никогда.

Я без проблем мог бы снять для нас в роскошном отеле просторный номер, где сел бы за стол лицом к морю и, безнадежно ожидая, чтобы пробудилось воображение, разложил перед собой белые листы. Я уже делал нечто похожее в этом порту вместе с Жюльеттой: ночные прогулки вдвоем и заполненные усердной работой утра, а пока я писал, моя праздная жена, лежа ничком на кровати, рылась в десятке или дюжине пьес мирового репертуара в поисках роли, которая наконец-то подошла бы ей «как перчатка». Она колебалась, увлекалась «Геддой Габлер», тянулась к Алисе из «Пляски смерти», потом зашвыривала Ибсена вместе со Стриндбергом в дальний угол и, вернувшись к Расину, вяло декламировала текст. Когда я делал перерыв в работе, она просила меня подавать ей реплики.

«О, горе! Близится ее последний час. К царице смерть идет. Я не смыкаю глаз, Забочусь лишь о ней, стараний не жалея, — Напрасно все. Она день ото дня слабее. Упорно от меня скрывает, чем больна». ^[11]

Я повторял эти строки, пока мы ехали переулками или вблизи доков. «Она день ото дня слабее», — звучало у меня в ушах, когда я нырял под исполинскую подвесную дорогу, по которой даже среди ночи машины неслись на полной скорости. «Упорно от меня скрывает, чем больна». Последняя строка заставила меня содрогнуться. Я еще об этом не задумывался, но сейчас она представилась мне ключом к тому, что произошло между Жюльеттой и мной в последний роковой день. Не для того ли, чтобы забыть это невероятное происшествие, я попытался вернуться к Эллен? Не с тем ли, чтобы напомнить себе эти страшные слова, я без какой-либо веской причины решил, покинув дом, повезти Лейлу в Марсель?

11

Расин Жан. «Федра». ( Перевод М.А. Донского).

Настоящего ужаса я не испытывал, хотя и говорил себе, что меня должен был охватить непреодолимый страх. Я был всего лишь тверд, спокоен и готов принять новую волну невозможного.

И вот тут-то Лейла закричала:

— Смотрите, там, наверху, «Восточный Бар»! — И сильно застучала ногтями по стеклу.

Я затормозил. Я его увидел. Мы остановились у подножия темного склона. Над нами параллельно дороге шла улица, скользя меж кварталов призрачных домов. На светящемся прямоугольнике, единственном источнике электрического света во всем этом мраке, и в самом деле можно было прочесть кроваво-красными буквами по белому фону: «Восточный Бар».

— Вот сюда мы должны были прийти с Каримом, — твердила Лейла, — вот сюда! Я хочу пойти посмотреть.

На этот раз я всерьез задумался над тем, куда заведет нас это безумие. И впервые почувствовал, как в груди шевельнулась тревога. Боль была вполне терпимая, но очень отчетливая. С чем мне было трудно смириться — это с тем, что, если я и заставил человека по имени Карим (или Хусейн, или Фуад, или Лахдар — какая разница?) сказать, что они с Лейлой могут поехать в Марсель, а там пойти к некоему дяде Джо в некий «Восточный Бар», то я и не думал проверять, действительно ли в этом городе существует заведение с таким названием. Я написал это наобум. Впрочем, для повествования это большого значения не имело. Я выключил мотор и погасил фары.

— Что это за «Восточный Бар»? — спросила Эллен.

— Сам толком не знаю. Пойдем посмотрим.

Эллен поняла, что не должна больше расспрашивать и что между мной и Лейлой существует тайный сговор.

Мы втроем вышли в марсельскую ночь. Очень крутой переулок упирался прямо в бар, казавшийся в потемках квартала маленьким перламутровым ларчиком. Если подойти поближе, можно было еще прочесть на обветшалом фасаде, над узкой дверью, грубо намалеванную надпись: «Восточный Отель».

Лейла вошла первой, и все присутствующие мужчины разом смолкли. Теперь слышен был только телевизор, отрывки яростной арабской брани вперебивку с очень ритмичной музыкой. Мы с Эллен забрались в укромный уголок у самой входной двери. Мне сразу здесь понравилось, и это место, и ощущение, что я, толкнув дверь, вошел в грезу, и то, что я оказался среди наблюдателей пустоты, пьяниц, испытывавших смутную враждебность к непростым парням вроде меня, но погруженным в своего рода незатейливый фатализм.

Пока что в поле зрения не было ни одной женщины. Настоящая печаль, смутная и обреченная, рассеянная в тусклом свете. Долгое ожидание, бесконечное ожидание и убежденность в том, что ждать нечего. Только и можно, что изо дня в день, по крупицам, пересказывать одно и то же. Не утраченное время, но бескрайняя пустыня времени, и ничего более.

За стойкой, под безжалостной неоновой лампой, стоял прямой и стройный старик, должно быть, хозяин заведения. Он замедленными движениями перетирал стаканы. Время от времени он откладывал тряпку и подхватывал со стойки дымящуюся сигарету. С наслаждением затягивался, клал окурок на прежнее место и снова брался за работу. Когда Лейла бесшумно шла через зал, он поглядел на нее и улыбнулся. Я внимательно за ним наблюдал. Я думал о том, какие детали мог бы подчеркнуть, если бы мне надо было его описывать, — его череп, словно выточенный из куска дерева, его почти наголо остриженные белые волосы, его трехдневную щетину, его темные очки и золотые зубы, которых было куда больше, чем здоровых и обломков. На смуглой коже блестели золотые часы на тяжелом браслете и золотая оправа очков.

Глядя на идущую мимо девушку, бессонные старики качали головой. Я не слышал, о чем говорили между собой Лейла с хозяином, а потому старался угадать по их жестам и выражениям лиц. Лейла, чуть напряженно, но смело: «Вы дядя Джо?» Старик, смеясь во все свое золото, раз за разом затягиваясь сигаретой, от которой уже почти ничего не осталось: «Да, а ты, значит, Лейла? Наконец-то ты приехала. Карим меня предупредил».

Раздавив крохотный окурок, хозяин наклонился, став более серьезным, и долго что-то нашептывал на ухо Лейле, а та послушно кивала или встряхивала кудряшками. Старики-завсегдатаи вернулись к прерванному разговору или задумчиво следили за мелькавшими на телеэкране картинками. Я увидел, как предполагаемый дядя Джо указал подбородком в нашу сторону, а потом Лейла прошла через зал в обратном направлении и поставила передо мной и Эллен стаканы с обжигающим мятным чаем.

— Он сказал, что мы все можем здесь переночевать. Он держит и гостиницу, тут рядом.

Эллен сразу согласилась. Ей необходимо было, чтобы мы приехали… куда-нибудь. Хотелось остаться наедине со мной, но прежде всего она очень устала.

Мелкими глотками отхлебывая мятный чай, я наблюдал за Лейлой. С тех пор как мы вошли в этот бар, в ней что-то неприметно изменилось. Ее взгляд невозможно было поймать. С полнейшей естественностью она расхаживала взад и вперед, брала со стойки заказы и разносила их людям, сидящим за столиками. Можно было поклясться, что она давным-давно здесь работает. Теперь это была не моя маленькая требовательная гостья, а персонаж в сочиненной мной обстановке, и я смотрел на нее со стороны.

Я поднялся. Направился к стойке. Поздоровался с хозяином. Я прекрасно заметил, как насмешливо блеснули глаза золотозубого старика. Он выдвинул челюсть, и я догадался, что он может быть свирепым и необузданным. Но он предпочел сменить выражение лица и очень ласково мне улыбнулся, чуть покачивая головой, словно показывая, что мы с ним много чего знаем, но не станем тратить время на разговоры об этом. Он был сухой, крепкий и красивый. Несомненно, он мог быть жестоким. Несомненно, он мог быть очень добрым.