Каменное сердце

И вдруг мне показалось, будто у меня в груди, там, где в принципе должно было находиться мое сердце, что-то робко толкнулось: тук! Прошло несколько секунд — и снова: тутук! тутук! Сладкая боль. Робкое биение.

Я крепко-крепко прижал к себе Лейлу, вернее, прижал к себе глыбу горя. Мою щеку задевало, качаясь, серебряное кольцо. Черные волосы щекотали мне веки. И я, не выдержав, легонько поцеловал ее в висок.

— Не расстраивайся, — сказал я ей, — не расстраивайся. Я сейчас сяду писать. Вот увидишь. Я снова возьмусь за эту книгу и… многое улажу. Не расстраивайся. (Тутук… оно все еще билось.)

То, что сейчас происходило, сильно отличалось от сочинения историй. Я только что резко вмешался, словно стер половину главы, которая ни к чему не вела. Я подобрал свое рыдающее маленькое создание и, как мог, его утешал. На этот раз я готов был заняться рукописью, всерьез ее править, а если потребуется — переработать весь роман. Да, именно так — весь роман! Чтобы эта девочка могла вернуться в совершенно новую (или сильно обновленную) историю. Как обычно, рассказ почти целиком будет развиваться сам собой, отталкиваясь от новых подробностей, но я хотел, чтобы на этот раз она не испытала разочарования, чтобы с ней случилось что-нибудь хорошее, словом, я желал ей хоть немножко счастья. И что поделаешь, если и этот роман окажется ничтожным.

Время шло. Простыни высохли. Слезы тоже.

Переработка текста

Уже начинало темнеть, и я засел за работу. Так, так… Что же мне сделать, чтобы этот Шульц не подох, как собака? Холод, зима, болезнь, нищета — с этим я ничего поделать не мог. Для того чтобы этот человек не умер, должно было случиться чудо. Вмешательство провидения? Случай? А еще можно было сделать так, чтобы он закончил свою жизнь по-другому, более достойно. Почему бы ему не умереть добровольно? Твердо решив со всем этим покончить? Я не мог выбрать.

Постепенно Шульц, которого девочка Лейла жалела всем сердцем, сделался мне глубоко противен. Не могу сказать с уверенностью, была ли это ревность, но мне крайне неприятно было представлять себе их вынужденную близость в номере мотеля. Да, конечно, я описал его умирающим, но и едва живой он все-таки смотрел на эту девчушку, как мужчина смотрит на женщину. А она, такая, по ее словам, стыдливая, не осталась равнодушна к этому взгляду, лихорадочно и похотливо горящему. Так почему бы не сделать его менее привлекательным? Почему бы не сделать этого типа бесхарактерным и даже отталкивающим?

Пробудилась давняя привычка выдумывать кусочки жизни. Муравьи воображения вышли из спячки и длинной вереницей забегали взад и вперед между моим мозгом и кончиками моих пальцев — оставалось лишь воткнуть ручку в муравейник. Для начала я переписал на чистый лист несколько строк готовой рукописи, а потом, очень скоро, преисполненный мерзких намерений, свернул с дороги и направился по другому пути.

На заснеженную площадку с трейлерами они въехали вскоре после полудня. Земля побелела, навесы, крыши, брезент, железо, доски, мусор, выломанные из машин сиденья — все сделалось белым, чистым, опрятным, приятно однообразным. Но все было погружено в глубокую спячку мертвых вещей и окоченевших тел, тел, отогретых дешевым вином и снова окоченевших.

В нескольких метрах от промерзшей, заиндевелой будки братьев Костелло Шульц выключил мотор и немного выждал. Он уже хотел выйти из машины, но очередной приступ кашля придавил его к сиденью. Не переставая кашлять, он удерживал за рукав Лейлу, которой хотелось покончить с этим делом и немедленно забрать свои вещи. Пунцовый и несчастный, он хотел бы сказать ей: «Сиди, я сам схожу. Ты говорила, рюкзак… И спальный мешок? Больше ничего?» Но промолчал. Держался за ручку дверцы и не решался выйти из машины.

Его трясло. Не только от озноба, но и от страха. Чем больше проходило времени, тем больше его тело поддавалось неодолимой расслабляющей трусости. Он получил определенное удовольствие от того, что взял эту девочку под свою защиту: она нарушила его одиночество, и в голове у него все еще шевелились старые штампы вылинявшего героизма. Он уже видел, как, трижды крепко стукнув кулаком в и без того расшатанную дверь, затем плечом ее вышибает, сорвав жалкую задвижку, и та падает на ступеньки. Он видел такое в кино, но сам сейчас обессилел от страха и опасался, как бы эти два скота не измолотили его в кашу.

В трейлере было тихо, никто не шевелился, и все же Шульц с ума сходил при мысли о том, что братья, проснувшись, могут разъяриться, начнут лупить его, бить головой о стенку. И тогда Лейла, которой не терпелось со всем этим покончить, решила в одиночку отправиться за своим имуществом.

Шульц, съежившись на сиденье, смотрел, как Лейла с бесконечными предосторожностями приоткрывает узкую дверь трейлера и ныряет в темную щель. Он ждал. Этот избыток слюны во рту, это впечатление, будто все его конечности стали невесомыми, словно дым, эта боль в груди — все это было трусостью в чистом виде. Он отпустил совсем молоденькую девушку одну в клетку к двум злобным самцам. Если бы у него только хватило сил, если бы он мог пошевелить руками, он завел бы машину и сбежал бы подальше, как можно дальше от этого гнусного места. А девчонка пусть сама выпутывается! Он достаточно для нее сделал.

Девушка все не появлялась. Он подумал, что близнецов в трейлере нет, и ему удалось кое-как собраться с силами, уговорить себя, раз опасности никакой и можно дешево отделаться, еще немного поиграть в защитника. Эта пародия на каплю храбрости была всего лишь обратной стороной трусости. Он, в свою очередь, протиснулся в узкую дверь. И в бледных отсветах снега увидел Лейлу: она спокойно и неспешно сложила вещи и застегнула рюкзак.

Он вздрогнул, обнаружив по обе стороны маленького столика обоих Косто: близнецы, совершенно бесчувственные, спали, разинув рот, уткнувшись лицом в свалку из бутылок, объедков и окурков. Шульц рванулся было бежать со всех ног. Но, поскольку братья были совершенно неподвижны, он решился сделать шажок вперед. Лейла, приложив палец к губам, знаком велела ему выйти. Шульц зачарованно смотрел на безобидных колоссов. Вот тут-то он и заметил посреди стола толстый конверт, уже ничем не связанный с безвольной пятерней, тоже уснувшей, как зверь, лапами кверху.

А потом у Шульца словно проснулся давний инстинкт, шепнувший ему, что в этом конверте должно быть что-то интересное. Деньги! Он сделал еще шаг, опасливо протянул руку и осторожно взял уже распечатанный конверт из оберточной бумаги. Сунув палец внутрь, он сразу понял, что там лежит пачка крупных купюр. И, не выпуская из рук добычу, медленно попятился к двери. Большой палец сам собой ощупывал банковские билеты, пытаясь их пересчитать. Сумма там, должно быть, огромная. Что за темные дела за этим стоят?

Он был почти уверен в том, что Лейла ничего не заметила. Затолкал конверт в карман пальто. Возбуждение прогнало страх. Он не мог опомниться — надо же, ему досталось столько денег!

Потом, когда вел машину, он то и дело совал руку в левый карман. Ему не терпелось остаться одному, чтобы узнать, сколько там в точности. Лейла, сидевшая рядом с ним, безмолвствовала, и он не мог понять, было ли ее молчание неодобрительным, или девушка просто-напросто устала. Она обхватила руками стоявший у нее на коленях рюкзак и смотрела туманно. И в конце концов так и уснула, уткнувшись лбом в рюкзак.