Каменный пояс, 1987

— Иваном, — ответил Переплетчиков. Ему понравилась неугомонная, веселая старушка.

— А меня все называют Романовной. И ты так зови. Я привыкла, мне даже хорошо. И откуда только тебя выковырнул наш участковый?

— А что, Романовна? — осведомился Переплетчиков, не поняв вопроса.

— Да красивый ты больно! — с подъемом заговорила старушка. — Коли не женат, можешь выбрать хорошую. На таких девки зарятся. Я в молодости тоже красивого любила. Только не сумела удержать, на другой женился. Сперва горевала, потом перестала горевать. Про то даже частушку придумала:

Подружка моя, что же ты наделала? Я любила, ты отбила. Я бы так не сделала.

Складно?

— Складно, Романовна, складно, — похвалил Налимов. — В десятку пальнула, в самую сердцевину.

— За красивыми больше не гналась. И не каюсь. Они не для меня, сразу поняла. А ежели разобраться, то чем они лучше тех, которые с виду не особенно притягивают? Ничем. Не теперь сказано: «Красота приглядится — ум пригодится». Другой красавец, простите меня грешную, бабу усладить не умеет. Разве будет любовь? Не будет, потом как чай без сахара — не чай, сладости нет. Или я не то говорю?

Переплетчиков улыбался, неопределенно пожимал плечами, не останавливал Романовну. Терпеливо слушал и Налимов. Было видно, что одиночество обременяло ее, и она торопилась наговориться, насытиться разговором. Довольная тем, что ее слушают с интересом, не перебивают, Романовна то хвалила, то ругала красивых мужчин. Наконец выговорилась, вздохнула:

— Ах, да что про это говорить! В жизни все перемешано, перепутано. Сам черт не разберет, кто прав, кто виноват. Посмотришь другой раз и диву даешься: жена никудышенькая, на вид не ахти какая, а муж — загляденье. Живут душа в душу, друг друга понимают, берегут. Аж зависть берет. Вот и понимай ее, жизнь-матушку.

Романовна замолчала, глаза погрустнели, завяли. Вся она казалась какой-то сжатой, несчастной и беспомощной.

— Наболтала много, простите старуху… А ты, Петрович, о чем задумался?

— Приходится думать, Романовна. Мы ведь пришли по важному делу, — сообщил участковый. Выдержав короткую паузу, добавил: — Поэтому хочу предупредить, о нашем разговоре никто ничего не должен знать.

— Петрович, как можно? Неужто я не понимаю? Сразу догадалась: неспроста явились.

— Хорошо, что понимаешь. Тогда ответь: ты говорила в магазине, что к Егору Кубышкину гость приезжал?

— Было такое.

— Сама видела или от кого слышала?

— Марфа Свечкина видела, она и рассказывала мне.

— Где видела?

— На крыльце дома Кубышкиных.

— В какое время?

— Рано утром. Пошла корову доить, видит: стоит, потягивается.

— Они рядом, что ли, живут? — спросил Переплетчиков.

— Рядом, — пояснил Налимов, поняв, что Иван Иванович перехватил инициативу. — Знаю я Свечкиных. Семья порядочная.

— И долго он жил у Кубышкиных? — продолжал спрашивать Переплетчиков.

— Не знаю, — ответила Романовна. — Так он ведь приезжал еще раз. Марфа говорила, и я видела. Дней десять прошло. А как получилось? Засиделась я у Свечкиных допоздна. Смотрели телевизор. У них большой, хороший. Когда стала уходить, Марфа говорит: «К Кубышкиным опять тот приехал». Вышла я на улицу, вижу: у них в горнице свет горит. Заглянула в окно — за столом Егор и два парня. Один совсем молодой, другой старше.

— Разве ставни не были закрыты? — перебил Налимов.

— Закрыты были.

— Открывала, что ли? Ведь через ставни не видно.

— Так один-то ставень нарушен, низа нет, Петрович. Занавески тюлевые, задернуты не плотно.

— Ну, ну. — Налимов согласно качнул головой.

По просьбе Переплетчикова Романовна обрисовала и парней, и их одежду, и кто где сидел…

— Спасибо, Анна Романовна, — поблагодарил Переплетчиков, вставая. — Хороший вы человек. Только красивых мужчин ругать не надо.

Романовна засмущалась, неловко улыбнулась.

Перед тем, как уйти, Налимов наказал:

— Мы, Романовна, заходили открыто, без утайки. Может, кто и видел. Если спросят, зачем приходили, скажешь, что кто-то нажаловался, будто ты ворожишь за плату.

— Ладно, Петрович.

— А я пошутил потому, чтобы лучше запомнила, что говорить.

— Ну и хитрец ты, Петрович.

— Не в том дело. Зачем людям знать, что милицию интересуют гости Кубышкиных? Может, гости — хорошие люди, а недобрые сплетни о них и об Егоре растекутся по поселку.

Было совсем темно. Поселок затих. Шагали неторопливо. Молчали, пока не оказались на хорошо освещенной улице.

— Какое впечатление произвела Романовна? — взглянув на оперативника, спросил Налимов.

— Похвальная старушка. Довольно живая, память цепкая. Один раз парней видела, да и то через окно, а словесные портреты нарисовала броско. Думаю, парней я узнал бы сразу, если бы встретил. Даже сейчас, на этой улице, при электрическом свете. Кстати, сколько Романовне лет?

— Скоро семьдесят.

— Много. А энергии на двоих хватит.

— Как не быть энергии? Ее она сама вырабатывает. Целыми днями в движении, особенно в летнюю пору. Любит собирать землянику, клубнику, костянку. Грузди корзинами носит. У нас поезда мало стоят, но она свое успевает продать.

— Хорошо, что надоумили встретиться с ней. Теперь можно решать, как быть завтра. Может, вызвать Кубышкина к председателю сельсовета? Утром, прямо со склада. Тогда встреча с ним будет для него неожиданной. Такой вариант нас, пожалуй, устроит, если ничего другого не придумаем. Или сперва поговорить с женой Кубышкина?

— Нет, нет, — возразил Налимов. — Зинаиду трогать пока не следует. Ее можем вызвать в любой момент, как только появится необходимость. Начинать надо с Егора.

— Решено.

6

Участковый инспектор Налимов сидел за обшарпанным столом и смотрел в открытую настежь дверь кабинета. Когда в коридоре появился Кубышкин, Налимов зазывно помахал рукой:

— Егор Васильевич, зайди!

Переплетчиков, глядевший в окно, повернулся и увидел, как полный, с мясистым лицом мужчина лет сорока, одетый в выгоревший на солнце костюм, хромовые запыленные сапоги с высокими голенищами, перешагнув истертый порог, поздоровался и остановился у дверного косяка. Маленькие, с короткими ресницами глазки его не задерживались на одном месте, сновали из стороны в сторону.