Каменный убийца

– Вы не знаете, в какой кабинке была сделана та надпись о вашей сестре?

Этот вопрос мог бы прозвучать как гром среди ясного неба, но Питер ждал его. Предполагал его услышать многие годы. Он знал, что в конечном счете кто-нибудь да задаст его.

Он прошел молча несколько шагов, пока звук смеха из деревни не перестал быть слышен.

– По-моему, это была вторая кабинка от входа, – сказал наконец Питер, глядя на свои сандалии.

Гамаш помолчал несколько секунд, потом спросил:

– И кто это написал?

Эту яму Питер обходил всю жизнь. Она превратилась в пропасть, а он все продолжал огибать ее, заранее сворачивая в сторону, чтобы не оказаться у края, не свалиться. И вот теперь она оказалась прямо перед ним. Зияющая и темная. И обойти ее было невозможно. Она никуда не делась с годами, она лишь увеличилась.

Он знал, что мог бы солгать. Но он устал от лжи.

– Это я написал.

Большую часть жизни он пытался представить себе, что будет чувствовать в этот момент. Облегчение? Или признание убьет его? Возможно, не в физическом смысле, но не исчезнет ли тот Питер, которого он с таким тщанием конструировал? Порядочный, добрый, мягкий Питер. Не заменит ли его то отвратительное, злобное существо, которое так поступило со своей сестрой?

– Зачем?

Питер не отваживался остановиться, не отваживался посмотреть на Гамаша.

Зачем? Зачем он это сделал? Это было так давно. Он помнил, как пробрался в эту кабинку, помнил запах хлорки, от которого его мутит до сих пор. Он вытащил фломастер из кармана и написал те слова, которые вынудили его сестру исчезнуть. Он навсегда изменил их жизнь этими пятью простыми словами:

«Джулия Морроу хорошо делает минет».

– Я был зол на Джулию – она подлизывалась к отцу.

– Вы ревновали отца к ней. Это естественно. Такие вещи проходят с годами.

Но почему-то Питеру от этих успокоительных слов стало только хуже. Почему никто лет тридцать назад не сказал ему, что ненависть к брату или сестре – дело естественное? Что это проходит с возрастом?

Но она оставалась. И усиливалась. Чувство вины росло, гноилось, оно поедало его изнутри, и наконец он дошел до края.

– Джулия поняла, что это сделали вы, Питер? Она об этом собиралась сказать всем?

Питер остановился и посмотрел на старшего инспектора:

– Вы хотите сказать, что я убил свою сестру, чтобы это осталось в тайне? – Он постарался принять недоуменный вид.

– Я думаю, вы были готовы на что угодно, лишь бы это не всплыло. Если бы ваша мать узнала, что вы виновник осмеяния и разрушения семьи… один Господь знает, что бы она сделала. Вполне могла бы оставить вас без наследства. Да что говорить, я почти не сомневаюсь в этом. Ошибка тридцатилетней давности могла обойтись вам в миллионы долларов.

– И вы думаете, меня это волнует? Моя мать на протяжении многих лет пыталась всучить мне деньги, а я отправлял их назад – все до последнего цента. Даже наследство по завещанию отца вернул. Мне не нужны эти деньги.

– Почему? – спросил Гамаш.

– Что значит «почему»? Стали бы вы получать деньги от родителей, достигнув зрелых лет? Впрочем, нет, я забыл. У вас не было родителей.

Гамаш уставился на него, и Питер на мгновение опустил глаза.

– Осторожнее, – прошептал Гамаш. – У вас входит в привычку причинять боль другим людям. Ваша собственная боль от этого не уменьшится. Наоборот.

Питер с вызовом поднял на Гамаша взгляд.

– Мой вопрос остается, Питер. Это не самый приятный разговор между друзьями. Но я расследую убийство и должен знать все. Почему вы отказывались от денег, что присылала вам мать?

– Потому что я взрослый человек и хочу быть независимым. Я видел, как Томас и Мариана рвут на себе волосы, ползают на коленях, выпрашивая деньги. Мама купила дом Томасу и дала Мариане начальный капитал, чтобы та могла основать свое дело.

– А почему бы и нет? Она богата. Я не вижу тут проблемы.

– Томас и Мариана рабы денег, рабы матери. Они любят роскошь и удобства. Мы с Кларой перебиваемся кое-как. Долгие годы у нас и на отопление денег не хватало. Но по крайней мере, мы были свободны.

– Свободны ли вы? Не одержимы ли деньгами так же, как они? – Он поднял руку, предвосхищая сердитое возражение Питера. – Иначе вы иногда могли бы принимать деньги от матери. Томас и Мариана любят деньги. Вы – нет. Но все же деньги определяют вашу жизнь. Как и ваша мать.

– Уж не вам об этом говорить. Почему бы вам не посмотреть на себя? Разве не нелепо – быть полицейским и носить пистолет, когда именно это отказывался делать ваш собственный отец? Разве это не психологическая компенсация? Ваш отец был трусом, знаменитым трусом. И его сын тоже знаменит. Прославился своим мужеством. Моя мать хотя бы жива. А ваш отец давно мертв, но продолжает определять ваше поведение.

Гамаш улыбнулся, и это еще больше разозлило Питера. Это был coup de gr^ace, [92] который он придерживал напоследок и собирался использовать, только если дела примут отчаянный оборот.

И вот он сбросил свою бомбу, но Хиросима осталась целой и невредимой, она даже улыбалась.

– Я люблю моего отца, Питер. Даже если он был трусом, он все равно в моих глазах оставался замечательным отцом, замечательным человеком, пусть никто другой и не считал его таковым. Вы знаете его историю?

92

Решительный удар (фр.).

– Мать нам рассказала, – мрачно проговорил Питер.

– Что же она вам рассказала?

– Что Оноре Гамаш мутил воду, агитировал франкоязычных канадцев против участия в войне, он вынудил канадское правительство отсрочить вступление Канады в войну и убедил тысячи молодых квебекцев не идти на военную службу. Сам он поступил в Красный Крест, чтобы ему не нужно было сражаться.

Гамаш кивнул:

– Все верно. Она не сказала вам, что случилось потом?

– Нет. Вы рассказали об этом: ваши отец и мать погибли в автокатастрофе.

– Но между этими событиями прошло немало лет. Перед самым концом войны британская армия заняла местечко, которое называется Берген-Бельзен. [93] Вы наверняка слышали это название. Вы наверняка знаете это название.

Они шли все дальше по тенистой дороге, вдыхая ароматный летний воздух.

Питер ничего не сказал.

– Мой отец состоял в подразделении Красного Креста, которому поручили заняться освобожденными пленными. Никто не был готов к тому, что предстало их глазам. В Берген-Бельзене мой отец увидел, на какие преступления способен человек. И понял свою ошибку. Он смотрел в глаза людей, которые ждали спасения, а он способствовал тому, чтобы оно задержалось. Мир знал о том, что происходит, но все же не спешил. Мне было восемь, когда он начал мне рассказывать про войну. Стоило ему войти в Берген-Бельзен, как он понял, что был не прав. Он не должен был выступать против войны. Да, он был пацифистом, это правда. Но еще он не мог не признаться, что боялся. Когда он заглянул в глаза узникам лагеря, то назвал себя трусом. И он вернулся домой и попросил прощения.

93

В Берген-Бельзене находился германский концентрационный лагерь.