Камероны

– Да что угодно, можно хоть до завтра гадать, – сказал мистер Боун. – Может, разведывают, где разбить новое поле для крикета.

Он твердо верил, как верили многие углекопы, что между правящим классам и рабочим классом существует некое равновесие и это равновесие придумал сам господь. Есть руководители и есть руководимые, которые идут за ними, и оба класса только выиграют, если будут уважать друг друга.

А когда равновесие нарушается, когда одна сторона слишком много требует или слишком много берет, все идет вкривь и вкось, пока равновесие снова не восстановится. Так уж устроено общество. Так предопределено.

Гиллон не стал спорить. К тому же мистер Боун, казалось, был прав, потому что долгое время ничего не происходило, но вот как-то днем они вышли прогуляться по яркому сентябрьскому солнышку и обнаружили, что команда рабочих – судя по их оборванному измученному виду, это были ирландские дорожные рабочие – огораживает пустошь. Хотелось закрыть глаза и не видеть того, что происходит, но, когда к Уолтеру Боуну пришел один, другой, третий, требуя заверения в том, что с пустошью ничего не случится, мистер Боун наконец понял, что надо идти к мистеру Брозкоку за разъяснением.

– Люди малость сбиты с толку, малость расстроены, мистер Брозкок.

– А ты им окажи, чтоб не волновались, Уолтер. Мы выговорим право пересекать пустошь. Никому не придется ее обходить.

Мистер Боун вышел было из конторы, но тут же понял, что такого разъяснения недостаточно, и вернулся.

– Я ведь что хотел спросить-то: мои внуки смогут играть на пустоши в футбол?

Брозкоку этот вопрос явно пришелся не по душе.

– Слушай, ты руби уголь, а я буду управлять шахтами. И если каждый из нас будет делать свое дело, я думаю, ты сам признаешь, что так оно лучше для обоих.

Когда люди спросили Уолтера Боуна, что сказал управляющий, он вынужден был ответить, что не понял. Не один только Гиллон заметил при этом в его взгляде недоумение и боль.

Работа на пустоши продвигалась медленно. Забор получался уродливый – высокие деревянные плавки, выкрашенные темно-зеленой краской, причем все разные. Плохие это были рабочие и к тому же несчастные люди, которые ночевали с цыганами, потому что углекопы не желали иметь с ними дело. Несколько человек как-то вечером зашли в «Колледж», но их выставили оттуда. Больше всего донимали их молодые ребята, которые подходили к ним, разгоряченные после игры, критиковали их работу и задавали вопросы про пустошь, на которые те не в силах были ответить. Под конец сам мистер Брозкок вынужден был явиться на пустошь, чтобы положить этому конец.

– Вот что, – гаркнул он на футболистов, – вон, убирайтесь все с пустоши!

Ребята, игравшие в футбол, так и застыли – только мяч продолжал подпрыгивать по тюлю.

– Слышали: убирайтесь все с пустоши.

Джемми с другого конца поля подбежал к управляющему.

– У нас же игра будет, сэр. У нас игра сегодня вечером. Питманго пробив Кингласси.

– Плевать я хотел на вашу игру. Убирайтесь вон с поля.

– Но они же издалека приехали, чтобы играть с нами, сэр.

Парни из Кингласси как раз раздевались на другом конце поля. Они пешком прошли пять миль, все время в гору, после того как десять часов отработали в шахте.

– Я просто не знаю, как им об этом и сказать, – заметил Джем.

– Ничего, что-нибудь придумаешь.

– Траве наша игра нисколько не повредит – ее и так все время приходится подрезать.

Уже сама поза Джема вызывала у управляющего, пожалуй, не меньше раздражения, чем все остальное, – то, как он стоял, широко расставив крепкие литые ноги, приподняв смуглый подбородок, чуть не с вызовом глядя на Брозкока своими жесткими, словно два орешка, горящими глазами.

– Слушай, ты! Я ведь сказал тебе: убирайтесь к черту с этого поля, и я не собираюсь от своих слов отступать. Чтобы духу вашего не было на пустоши!

– Но пустошь ведь не ваша, сэр. Пустошь – она принадлежит всем людям.

Впервые в Питманго об этом шел спор. Мистер Брозкок сделал несколько шагов и встал перед Джемом, чуть не касаясь его животом.

– Я тебя знаю. Мы знаем, как тебя звать. Ты жадная свинья, которая все прет вперед и не может остановиться.

Джемми посмотрел на Сэма и на всех остальных, подошедших к этому времени и окруживших его. Больше всего удивляло Джемми молчание Сэма – в глазах брата не было даже злости. Они не выражали ничего.

– Угу. Джеймс Драм Камерон. Так вот, ребята хотят знать, что вы сделаете, если мы все-таки проведем матч.

Брозкок усмехнулся.

– Я позабочусь о том, чтобы ты никогда больше не работал у нас на шахте. И о том, чтобы братья твои никогда тут не работали. И о том, чтобы отец твой никогда тут не работал. И о том, чтобы ни один штейгер в Файфе даже близко тебя к шахте не подпускал. Ну как, получил ответ на свой вопрос?

И он двинулся назад по пустоши – складки его жирной шеи подрагивали над воротником. Он как раз перешагивал через щит для метания колец, когда у самого его уха, на расстоянии какого-нибудь дюйма, просвистел камень. Он наверняка слышал свист, но если даже и не слышал, то увидел, как камень упал у его ног и, подпрыгивая, поскакал вниз по пустоши. Надо отдать должное управляющему: у него достало элементарного мужества или достоинства. Он продолжал идти и не остановился, не обернулся, так что игроки не могли похвастать победой. Но и Брозкоку и всему Питманго было над чем задуматься. Кому-то так важна была эта пустошь, что он готов был убить мистера Брозкока ради нее.

– Это ты сделал? – опросил Джем, поворачиваясь к брату.

Сэм молчал. Лицо его не выражало ничего.

Роб-Рой ликовал. Вернувшись из шахты и вымывшись в умывальной пансиона, он не пошел по обыкновению в «Колледж» заправиться пивом, так как ему хотелось сохранить свежую голову для встречи с мистером Селкёрком.

– Ну вот, наконец-то, – сказал Роб. – Наконец-то у нас возник конфликт. И они сами дали нам повод. – Каково же было его разочарование, когда мистер Селкёрк покачал головой.

– Не знаю, не думаю, чтобы из этого что-то получилось, – сказал библиотекарь. – Это отнюдь не классический случай по Марксу.

Роб возмутился. Да это же самый настоящий жгучий конфликт, а мистер Селкёрк, видите ли, вздумал лить на костер холодную воду.

– Боже мой, но они же пытались убить мистера Брозкока.

– Они? Один-единственный человек. И скорее всего, кто-то из твоих упрямых братцев.

– Очень бы хотелось этому верить.

– Вот если бы они объединились и исколошматили мистера Брозкока, это было бы дело. Когда один человек швыряет камень – это хулиганство, а когда целая группа избивает управляющего – это уже революционный акт.

– Ты просто не понимаешь, что значит для здешних людей пустошь, Генри. – Они уже перешли на «ты» и называли друг друга по имени. – Пустошь – это жизнь, а без нее

– смерть. Понимаешь? Без пустоши мы станем такой же грязной дырой, как Западное Манго. Мы это знаем. И они все знают.

– Горстка любителей метать кольца. Ты что – хочешь на этой закваске замесить революцию?

– Угу, вот именно. У нас тут отличные метатели колец. Лучшие метатели колец во всем Файфе. И это тоже имеет значение.