Канатоходец. Записки городского сумасшедшего

Подошел, опустился перед ней на колени. Ее взгляд с прищуром был оценивающим. Загорелое лицо под выбившейся прядкой седых волос освещала мягкая, показавшаяся мне сочувственной улыбка. Прошло, наверное, с минуту, прежде чем она заговорила, да и сказала лишь одно слово:

— Двадцать!

Не знаю почему, такое, видно, было настроение, я покачал головой:

— Не-а, двадцать пять!

Лицо старухи стало задумчивым, лоб нахмурился. Губы беззвучно шевелились, как вдруг в глазах запрыгали веселые чертики. Протянув руку, она коснулась моей щеки:

— Что ж, может случиться, и двадцать пять!

И пропала, а я проснулся, как и не спал. Сразу, с морозной ясностью сознания. С единственной мыслью, с убеждением, что торговались мы о том, сколько мне осталось жить. Обещанные двадцать лет казались мне тогда чем-то вроде вечности, а испрошенные двадцать пять, несмотря на ее вроде бы согласие, предельным сроком, за чертой которого жизни мне не будет, так чтобы и не рассчитывал.

Неужели прошло двадцать лет?.. Рука дернулась, под лезвием бритвы выступила капелька крови. Гарантийный срок истек, думал я, прикладывая к порезу ватку с одеколоном, и вовсе не факт, что пять выторгованных лет мне отпущены. Хотя старуха и улыбалась, полной уверенности не было. Что бы я теперь ни сделал, что бы ни предпринял, все на собственный страх и риск!

Глядя на свою вытянувшуюся в стекле физиономию, усмехнулся: у других такой гарантии никогда и не было. Может, Морт для того и приходил, чтобы мне об этом сообщить, но за разговорами забыл? Вряд ли, вовсе не это месье интересовало, а вернее, тех, кто его послал. Воспоминание принесло с собой волну страха, усилием воли я его отогнал. Поживем, увидим, не стоит заниматься бегом трусцой впереди паровоза. Встал под душ, высушил волосы забытым Любкой феном и тщательно причесался. Надел один из двух темно-синих протокольных костюмов, тот, который выигрышно подчеркивал фигуру. Нацепил любимый галстук, красный, в мелкую белую горошинку. Повертелся перед зеркалом. Ну, с Богом! Успеха тебе, парень, в твоем нелегком деле.

Знакомая лестница помнила эхо моих шагов, взлетал по ней когда-то, не в состоянии дождаться лифта. Может быть, действительно с годами в жизни человека обнаруживается логика, скрытая до поры до времени окружающей его суетой. Сделав все возможные ошибки, он начинает понимать, что по судьбе ему дано, а на что наложен запрет. Проку, правда, от этого понимания уже никакого. Так думал я, взбираясь на пятый этаж, чтобы занять чем-то голову. Лучше было бы вообще не думать, но это уже высший пилотаж, доступный только йогам и любителям сериалов.

Дом был старый, сталинской постройки, с огромными лестничными площадками, на которых, по мысли архитектора, а не в убогих личных закутках, должна была бурлить общественная жизнь. Она и бурлила, поскольку сюда выгоняли курильщиков, со многими из них в те далекие времена я был лично знаком. Поднявшись, задохнулся. Что ни говори, а напоминает о себе возраст. Постоял, приводя в норму дыхание. Распушил, как торгаш на рынке, головки цветов. На улице моросило, и, влажные, они благоухали. Из большого окна на два лестничных пролета было видно, как в свете фонаря секут воздух струи разошедшегося дождя. Вспомнилось почему-то, что на демонстрациях при подходе к Историческому музею из репродукторов неслось: «Товарищи, вы вступаете на Красную площадь, поправьте оформление!» Поправил. Подтянул узел галстука, провел ладонью по волосам, проверил, имеется ли на лице дежурная улыбка.

Нажал кнопку звонка. Быстро, два раза. Память руки. Она много чего помнила из того, что я старался забыть. Ждать пришлось, но недолго, я бы даже сказал, в меру. Никто не топтался наготове у порога, но и заставлять меня рассматривать потертую дерматиновую обивку тоже не стал. Чего я, собственно, ждал?.. Да ничего. Когда ничего не хочешь и не ждешь, не будет и разочарования. Открывается дверь, а ты стоишь себе и ничего не чувствуешь, как будто нет тебя на белом свете. Классное словечко: «ничего», лучшая в мире защита от себя, дурака.

Дверь отворилась. Передо мной стояла Варя. Такая же, какой я ее помнил, и не такая. Лицо молодое, с непривычным для переживших зиму москвичей легким загаром. Стройная, легкая, с гладко зачесанными на затылок волосами. Седая прядь через всю голову ее только украшала. Красить их — как можно такое подумать? — ниже ее достоинства. Интересно было бы знать, в каких единицах она его, это достоинство, измеряет. Господи, Господи, каким же я стал злым и несправедливым!

Улыбнулась мило, так мило, что это граничило с безразличием. С такой улыбкой входят в бутик, признавая ею факт существования продавщицы, так улыбаются в ресторане подошедшему официанту. Нет, передо мной была не прежняя Варенька, другая. Глаза серые, большие, но холодные, смотрят на меня, как на обстоятельство ушедшего времени. Надо же, ты все еще жив, а я и забыла! Черты лица приобрели определенность, как если бы художник по имени жизнь счел нужным придать им скульптурную отточенность.

— Вытирай ноги, проходи! — Пропуская в прихожую, посторонилась на метр, на большее не позволяли ее размеры. — Извини, у меня не прибрано.

Прошла легкой походкой по коридору, обогнула в гостиной стол и, не снимая целлофана, сунула походя принесенный мною веник в вазу. А ведь розы, помнится, любила. В напольную, китайскую. Раньше ее здесь не было, а в остальном обстановка комнаты почти не изменилась. В ней и правда царил некоторый беспорядок, впрочем, не больший, чем в любой старой московской квартире. На окнах выцветшие от времени плотные шторы, с потолка над столом, оставляя в тени углы, свисал большой, модный в пятидесятых красный абажур. Под знакомым на стене пейзажем горел торшер, под ним на журнальном столике стоял раскрытый ноутбук, лежали какие-то бумаги. Видно, до последней минуты работала.

— Чай?.. Кофе?..

Просто Аэрофлот какой-то! Через приоткрытую в спальню дверь был виден чемодан, она поспешила ее закрыть. В атмосфере квартиры чувствовалось что-то нежилое, как если бы она долго стояла запертой.

Догадку эту Варя тут же подтвердила. Сказала из кухни, гремя посудой:

— Я здесь не живу, бываю изредка, наездами. Ты застал меня случайно…

Больше, пожалуй, не стоит, но полстакана водки, можно без закуски, я бы сейчас заглотал. Попросить — было бы проявлением слабости, да и спиртное в этом доме отродясь не водилось.

— Где же ты обитаешь?

— По большей части в Милуоки, преподаю в местном университете, но часто по делам бываю в Лондоне, ну и, естественно, в Нью-Йорке… — заметила словно бы между прочим, по обязанности развлекать гостя. Что ж, понятно, где же ей, такой самостоятельной и уверенной в себе, еще обретаться, как не в городе Большого Яблока. — Когда участвуешь в международных проектах, приходится мотаться по свету…

Я подошел к журнальному столику. Экран ноутбука был черен, бумаги оказались распечатками статей, почти все на английском. Прочел: «Tarot deck — the Magician», «Devil’s dance» и по-русски что-то там про глубинную психологию и семиотику, о которых даже отдаленного представления я не имел. Под каждым названием статьи стояла фамилия Вари, девичья, с добавлением буковок, означавших, что автор доктор философии. Вот оно как, не хухры-мухры!

Не удержался, спросил:

— И чему же ты учишь подрастающее поколение? Судя по всему, какой-то чертовщине…

— Что?.. — не расслышала она. — Ты что-то сказал? — И, выглянув из кухни, улыбнулась. Мельком, про себя, но все же удостоила. — «Дьявол» — название карты, не более того…

Внесла в комнату поднос с чашечками для кофе и пачку сухих крекеров, поставила все это на стол и вернулась в кухню за джезвой.

— Жаль, мне совсем бы не помешало пообщаться с магом, а лучше с волшебником…