Каньон-а-Шарон
Шрифт:
– А что за Лилечка?
– спросил я.
– Мало ли у него баб было... Вы ж его знаете... Какая-то из них. Теперь она с его помощью сюда надеется перебраться. Впрочем, ничего плохого про нее не могу сказать. Но она молодая, зачем он ей здесь? Она его бросит. А он готов развестись с мамой и жениться на ней.
– Не думаю, - сказал я, - чтобы мое письмо что-нибудь для него значило. И в любом случае ни в какие Америки твой папа не поедет.
– Но как я могу его, в сущности, беспомощного старика, отпустить сюда, практически одного? Он о детях и внуках не способен думать, но мы-то
– Но ты же не можешь ему помешать, правда?
– спросил я.
Он хотел быть хорошим сыном. Ведь и мужем хотел быть хорошим. Просто как-то все не получалось. Старался, как мог. Взвешивал все варианты:
– А если он сюда приедет, вы за ним присмотрели бы?
– А ты куда?
– Герман Львович, где работа будет. У меня мама, жена, ребенок вот-вот родится.
Прощаясь, улыбнулся неотразимо:
– Ире Николаевне привет передавайте. Если б не такая плотная программа, я бы обязательно ее повидал.
Отец его приехал через год с небольшим. Мы с Ирой ждали в квартире, которую загодя сняли для него и Лилечки. Она позвонила из аэропорта, удивленная, что никто не встретил, я объяснил про бесплатное, за счет Еврейского агентства, такси, продиктовал адрес. И вот из окна второго этажа мы увидели, как остановилось такси с чемоданом на крыше, по-российски обвязанным бечевкой. Из машины молодо выскочила рыжая женщина в свитере и джинсах, помогла выбраться высокому и тощему старику. Таксист стаскивал чемодан. Бечевка порвалась, чемодан издал какой-то звук, таксист занервничал. Прежде чем грохнуть груз оземь, сердито крикнул:
– Ма зе? Барзэль[1]?
[1] Что это? Железо?
– Дас Бух, - сказал Векслер.
– Что?
– спросила Лилечка.
– По-моему, он спрашивает, не кирпичи ли в чемодане.
– А ты что сказал?
– Я сказал, что книги.
– На иврите?
– На немецком.
– Почему на немецком?
– Лилечка, ты считаешь, я полиглот? Я-таки не полиглот.
– Успокойся, пожалуйста, я тебя умоляю.
– Ма зе? Барзэль?
– завопил таксист, двумя руками волоча чемодан к подъезду.
Мы встречали у порога. Приобняв Иру, Векслер сказал:
– Здравствуй, Ириша.
Он держался просто, и всем полегчало, насколько это было возможно. Женщины занялись подарками и обедом. Векслеру дали отдохнуть. Вечером он дозвонился до своего ученика Штильмана, советника министра по науке. Тот горячо поздравлял с приездом. Перекладывая трубку от уха к уху, Векслер сурово вслушивался в паузы между фразами и спросил:
– Вы можете сейчас ко мне приехать? Мне сказали, это недалеко.
Мы с Ирой оторопели.
Ученик объяснил, что, к глубокому сожалению, это совершенно невозможно. Векслер плохо его слышал, хоть я слышал на расстоянии двух метров от трубки.
– Хорошо, встретимся завтра, - согласился Векслер.
– Я должен решить, где мне жить. Во сколько вас ждать?..
– Э-э... я вам позвоню, хорошо?
– сказал советник министра.
Среди ночи нас разбудил телефонный звонок Лилечки: Грише плохо, она не знает, что делать. Мы помчались, Ира послушала старика, что-то дала ему, мы посидели, пока он заснул. Дашка возмущалась и Лилечкой, и
бывшим мужем, и нами с Ирой, на которых, как она сказала, только ленивый не ездит, и бывшим своим свекром:– Почему он в Штаты не поехал?
– Может, сионист.
– Что ж так поздно сюда приехал?
– Почему поздно? Не опоздал, - сказала Ира.
Вскоре в Тель-Авивском университете устроили торжественную встречу. Дашка поехала как переводчица, но перевод не потребовался - кроме министра, забежавшего на несколько минут, чтобы поприветствовать, все знали русский. Советник министра обещал устроить международную конференцию, посвященную грядущему восьмидесятилетию великого математика, и учредить международную премию его имени.
– Спасибо, Миша, - сказал Векслер, - но я ведь не Гаусс. Я, вроде, еще живой.
– Мы не дадим вам отдыхать!
– горячо пообещал ученик.
– Я уверен, у вас есть интересные соображения...
– Если найдутся деньги, я мог бы тут институт создать. Болдина бы сюда позвал...
– Очень интересный проект!
По пути домой Дашка поинтересовалась:
– Зачем было его пугать - институт, Болдин...
– Премию Векслера он может учредить, а институт создать не может?
– поднял бровь Векслер.
– Быть в жюри и международные премии присуждать ему нужно, а институт Векслера и Болдин ему не нужны, - сказала Дашка.
– Даже я это понимаю. Это не Россия.
– А ты тут, кажется, поумнела, - удивился Векслер.
– Кстати, кем ты работаешь?
– Полы мою.
– Ты ведь философский кончала?
– Филологический.
– Все равно должна понимать, - отечески сказал он, - что все материи вторичны, а любое сознание первично. Я приехал, чтобы собрать здесь всех математиков мира. И я это сделаю.
5. Лишкат авода[1]
Вернувшись с курсов на конец недели, я проснулся рано утром и увидел, что Ира, одетая, в туфлях на каблуках и с сумкой в руке, накрашенная, собирается уходить.
[1] Биржа труда.
– Ты куда?
– В одно место, через два часа буду, спи.
Что-то в ее голосе настрожило:
– Ты не можешь сказать, куда ты идешь?
– Я ж тебе сказала. Ну пока...
Я заставил ее признаться: она шла мыть лестницу. Я разъярился. Она никак не могла понять, что вывело меня из себя. Не могла или не хотела. Ей казалось, я чего-то не понимаю:
– Это ведь совсем нетрудно. Даже очень полезно. Считай, что я делаю зарядку.
– Зарядку - пожалуйста, а лестницы мыть - нет.
– Но почему?!
– Ты будешь мыть лестницы, а я в это время буду рассуждать о высоких материях?
– А если я мою свою лестницу? Ты же ходишь по чистым полам, значит, их кто-то моет. Это не мешает тебе рассуждать о высоких материях.
– Не делай из меня толстовца, - сказал я.
– Я могу даже есть с аппетитом, зная, что в это время дети в Африке голодают. Я самый обычный человек, как все. Не спорю, что мыть лестницу полезно для твоего здоровья и фигуры. Но меня унижает, что я, здоровый мужик, не могу обеспечить жену, и ей приходится мыть лестницы. Это мелко, но я такой, и ты должна эти мои недостойные чувства если не уважать, то щадить.