Капелька Солнца

— Кай, мне пора, — Сказала Айрель, и в глазах её, прежде насыщенно синих, сияло золотое солнце, а взор был обращен на крохотный еле живой комочек в моих руках.

И я понял, что она уходит. Сама. Мне даже провожать её не надо. Лишь распутать последний узелок проклятия.

— Про… — я не успел ничего сказать. Она прижалась к моим губам своими, горячими и отчего-то солёными — и меня изнутри опалило жаром. Капелька солнца стекла по губам, прошла сквозь солнечное сплетение, сияющими ручейками разлилась по венам и с самых кончиков пальцев спустилась к младенцу, оставив на прощание лишь один невысказанных вслух вопрос:

— Ты будешь ждать меня?

Буду.

Тишину помещения прорезал громкий, требовательный крик младенца. Я с трудом вынырнул обратно в реальность и только сейчас внимательно посмотрел на него.

Это была девочка.

Капелька солнца на чистом белоснежном холсте нетронутой ауры. Крохотные ручки. Пяточки размером с большой палец. Беззубый рот и голубые, как у всех младенцев, глаза.

Девочку по моей просьбе назвали Айрель.

Часть 3.3

***

Шестнадцать лет спустя.

Кайрин

Пуговка. Пуговка. Запонки. Накрахмаленный воротничок и белоснежные манжеты. Брюки с отглаженными строчками и сюртук, точно подогнанный по фигуре. Ботинки начищены до блеска, но я всё равно ещё раз прохожусь по ним щеткой.

Ежедневный ритуал, в котором давно уже ничего не меняется. На часах без четверти девять. А до моей приёмной, что расположилась на соседней улице, всего десять минут неспешного шага.

Но сегодня выходной, и рабочий день мой начинается с десяти, а потому у меня ещё целый час в запасе. А я, как всегда, забыл и собрался раньше времени. В который раз уже…

Я обвёл взглядом прихожую, раздумывая, как бы скоротать свободное время. Взор задержался на зеркале, будто нарочно вывешенном тут в напоминание того, как неумолимо бежит время.

Уже сорок. А казалось, ещё не так давно не было и тридцати. В волосах прорезалась ранняя седина, присыпала виски бесцветным пеплом. Вот только причиной тому не возраст, а собственная глупость. Однажды слишком глубоко нырнул за грань. Думал, вытащу, а в итоге сам чудом жив остался. Так что легко ещё отделался.

Больше я так не рискую. Во всём нужно знать меру. А я, и вправду, не всесилен. Помнится, доктор Айзек ещё во время обучения мне это втолковывал, вдалбливал в дурную головушку. Вот только себя он не уберёг. Растратил Дар. И на что? На показуху паршивую. Выставлялся, будто фокусник ярмарочный. Возомнил себя чудотворцем. А в итоге преставился раньше срока. Одарённые с лёгкостью доживают до восьмидесяти, а то и до девяноста. Моему же учителю было немногим за шестьдесят. И стариком он отнюдь не выглядел.

Я тоже не выгляжу на свой возраст. По крайней мере, так говорят. Со стороны-то мне не видать. Но порой, бывает, ловлю на себе заинтересованные взгляды совсем юных девиц и кажется, что ещё не всё потеряно.

Но это лишь глупые отговорки. Между нами пропасть. Была и всегда будет.

Она называет меня «дядя Кай».

Точнее, называла, пока я ещё приезжал. Нет, я не собирался её оставлять и поначалу навещал чету Торвудов довольно часто, пусть они и вернулись обратно на побережье. Но я приезжал. На рождество непременно. И ещё в середине лета, когда плодоносят абрикосы и сладкая шелковица. И кузнечики стрекочут дружным хором.

Глядел, как она росла. И подмечал всё больше сходства. Нет, не внешнего, я ведь никогда не видел её истинного облика. Но жесты, привычки… И то, как она морщила носик, когда хмурилась. И за руку брала, тащила ловить бабочек-капустниц или собирать неведомых жуков. Она была ребёнком. И росла так быстро. И в какой-то момент я понял, что если продолжу приезжать — она так и будет звать меня «дядя Кай».

Уже шесть лет я не был на побережье. Ограничивался письмами и открытками цветными, что непременно отправлял на её день рождения. Ссылался на загруженность, на работу, которой с кончиной доктора Айзека, и вправду, стало невпроворот. Но всё равно стыдно, совестно даже, ведь я обещал, что не оставлю её. И получается, что обещания не сдержал.

Я не удержал тяжкого вздоха и ткнулся лбом в зеркальную поверхность. Ну сколько уже можно? Жить воспоминаниями и иллюзией несбыточного будущего? На улице весна. Сирень цветет и душистый шиповник. Жужжат шмели и труженицы пчелки. И в доме явно не хватает цветов. Все вазы стоят пустыми. А на кромке зеркала лежит слой пыли.

Этому дому явно не хватает хорошей хозяйки. Домработница, какой бы исполнительной она ни была, никогда не станет заботиться о чужом жилище, как о своём собственном. И ведь я пробовал завести женщину, пытался разделить свою жизнь с кем-то ещё. Только вот ни с одной не сложилось. Сам не знаю, почему. Может оттого, что я слишком много времени уделял работе? Или оттого, что в каждой женщине я непременно искал черты Айрель? А, может, просто старался плохо? Так или иначе, но в этом доме так и не появилось хозяйки. И в ближайшее время не предвиделось.

Я вытер пыль пальцем. А палец вытер о платок, что нашелся в кармане. Всё же педант из меня вышел знатный, даже самому смешно. И раз больше некому тут прибраться, то стоит сделать это самому. Окна распахнуть и впустить свежий аромат молодой весны. Шторы вытрясти, а может, даже и ковры выбить. Что там ещё полагается делать? Надо будет спросить. Посоветоваться у кого. И, если освобожусь сегодня пораньше, обязательно займусь хозяйством. Ни к чему просиживать в приемной, когда пациентов нет.

Я в который раз пригладил волосы и направился к двери. Раз уж собрался сегодня раньше, то можно заскочить в лавку булочника. Они как раз к девяти открываются.

Я потянулся к дверной ручке, но не успел её коснуться. Громкий звон колокольчика ударил в самое ухо, и я, поморщившись, прижал ладони к голове.

Я уж и позабыл, какой громкий здесь звонок. У домработницы есть свой ключ, а гости у меня бывают не часто. С тех пор как я обзавелся отдельным кабинетом, посетителей в моём доме заметно убавилось, если не сказать, что их и вовсе не стало. Лавочник в выходные никогда не заглядывает. А потому я крайне удивился нежданному гостю, да ещё такому раннему.

И удивление мое лишь усилилось, когда я открыл дверь.

Её невозможно было не узнать.

Волосы темно-русые, что обрамляют лицо мягкими волнистыми локонами. А на макушке пряди выгорели, блестят чистым золотом. Глаза — спелые карие вишни. И в них живёт солнце. Яркое, жгучее, родное. А на носу проступили рыжие веснушки. И хочется коснуться, проверить, не нарисованные ли.

— Здравствуй, — сказала она, прерывая неловкое молчание.

— Здравствуй, — вторил ей в ответ, совершенно не представляя, как себя вести.