Капер

Гент разросся пригородами, но по количеству жителей перестал быть одним из самых больших городов Европы. С тех пор, как я здесь не был, гентцев еще дважды усмиряли. В тысяча четыреста пятьдесят восьмом году это сделал герцог Филипп Бургундский, который отменил многие городские привилегии и заставил явиться к нему с повинной знатных горожан, одетых лишь в нижнее белье и с петлей на шее. В тысяча пятьсот тридцать седьмом году эту процедуру заставил повторить император Карл Пятый, уроженец этого города и потому хорошо знавший его историю. С тех пор у гентцев появилось прозвище, которое я бы вольно перевел, как висельники. В придачу Карл Пятый снес в центре города аббатство святого Бавона и на его месте построил замок, в котором сейчас прятался испанский гарнизон.

Вильгельм Оранский оказал мне большую честь, навестив в лагере. Приехал он на коне, масть которого я определил с трудом. Корпус серый без «яблок», а голова ноги и хвост черные. Наверное, разновидность мышастой. Масть необычная, редкая, и конь казался элитным. Мне сразу подумалось, что князь Оранский выложил за жеребца столько серебра, сколько весило если не все животное, то, как минимум, его туловище. На князе был темно-фиолетовый дублет с алым узором и черные штаны, напоминающие китайские фонарики, благодаря алой подкладке, выглядывавшей через разрезы. Черные сапоги высокие, до штанов, и с позолоченными шпорами в виде шестеренок. Ремень с овальными золотыми пластинками и бляхой в виде стилизованного замка. Рапира и кинжал с золотыми вставками в ножнах и рукоятках. На скакавшем рядом с князем Филиппе ван Марниксе верхняя одежда была черного цвета, но с золотыми кантами везде, где только были швы. Ремень с золотой или позолоченной бляхой в виде льва, наклонившего голову, будто обнюхивает чужую кучу. Оружие тоже с золотыми вставками в ножнах и рукоятках. Видимо, сеньор заказал на двоих. Наверное, думает, что привезенного мной серебра ему хватит на всю оставшуюся жизнь или что я буду и дальше привозить в таком же количестве. Вильгельма Оранского сопровождала свита из полусотни человек, судя по тому, как неказисто сидели на лошадях, богатые горожане. В шатер зашли только сам князь и его помощник Филипп ван Марникс. Остальные ждали в проходах между палатками, окруженные моими солдатами. Обе стороны разглядывали друг друга с нескрываемым презрением, только в одном случае основой служила зависть, а в другом — страх.

— Я в тебе не ошибся! — начал разговор князь Оранский.

Если разговор начинается с комплимента, следом будет плохая новость.

— Я нанял английских и французских солдат, больше пяти тысяч. Хотел, чтобы ими командовал ты, но они против. Доверяют только своим командирам. Я не смог их переубедить, — продолжил Вильгельм Оранский, всем своим видом показывая, как ему не нравится такое упрямство наемников.

— Я сам не хочу ими командовать. Серьезных противников не осталось, так что и без меня разберутся. С удовольствием отправлюсь домой и займусь подготовкой фрегата к новому походу, — сказал я.

— Правда?! — произнес князь Оранский, глядя на меня с недоверием.

Видимо, быть прославленным полководцем — его заветная мечта. Нас всегда тянет в чужое болото, потому что в своем трудно утонуть.

— Мне больше нравятся морские сражения, — ответил я, чтобы совсем уж не разочаровывать его.

— Само собой, наступит час — и твои заслуги будут оценены по достоинству, — сообщил князь, как он думал, в утешение.

Если когда-нибудь еще раз пообещает это, пойму, что никаких наград мне не светит.

— Могу прямо завтра передать командование Шарлю де Гарнье, — предложил я.

— Нет, побудь здесь, пока не придут англичане с французами. Они будут здесь через неделю или даже раньше, — сказал Вильгельм Оранский. — В замке сидит испанский гарнизон. Мало ли, что им в голову взбредет?!

— Могу их выкурить оттуда, — предложил я.

— Сражение в центре города заденет интересы многих знатных горожан, — дипломатично огласил он запрет гентцев на проведение такой операции. — Испанцы сами сдадутся, когда кончатся продукты, или поймут, что помощь ждать неоткуда.

Йохан Гигенгак подал нам вино в серебряных кубках большего размера, чем у князя. Это был розовый гренаш из Руссильона, так полюбившийся мне в прошлом… даже не знаю, как правильно назвать мои перемещения во времени.

— Какая прелесть! — похвалили вино Вильгельм Оранский. — Гренаш очень ценится в моем княжестве, а здесь не в моде. Где ты его достал?

— Отбили у испанцев, — ответил я. — К сожалению, всего одну бочку, причем не полную, так что поделиться не смогу.

— Нет-нет, мне на днях должны привезти несколько бочек. Могу прислать пару тебе, — предложил он.

— Не откажусь, — молвил я.

С паршивой овцы хоть шерсти клок. Деньги предлагать мне князь, видимо, стесняется. Ведь получил их от меня. Или считает — и правильно считает, — что у меня денег все равно больше.

Словно догадавшись, что я подумал о деньгах, князь Оранский пожаловался с горькой иронией:

— Приходится тратить много денег на представителей провинций. Каждый вопрос обходится мне чуть ли не в ласт серебра, — и уже без иронии добавил: — Все хотят иметь права, но никаких обязанностей!

— Я страшусь людей, которые думают наоборот, — попытался утешить его.

Князь Оранский или не понял, или сделал вид, что не понял, продолжил:

— Северные провинции требуют одно, южные — другое. Никак не могу примирить их.

Поскольку я помнил, что южная часть нынешних Нидерландов станет Бельгией, дал ему совет:

— Я бы отпустил южные провинции и стал правителем северных. Лучше меньше, но верных.

Видимо, то же самое советовал князю и Филипп ван Марникс, потому что раздвинул губы в скупой улыбке, кивнул мне, как единомышленнику, и сказал своему сеньору:

— Вот видишь, а его к врагам не отнесешь.

— Не могу я отдать испанцам южные провинции! — тоном обиженного ребенка заявил Вильгельм Оранский.

— Они недолго будут испанскими, — уверенно предрек я.

— Почему ты так думаешь? — спросил князь Оранский.

— Потому что между ними и Испанией слишком большое расстояние, — ответил я.

— Между Испанией и Америкой расстояние еще больше, — похвастался он знанием географии.

— Да, — согласился я, — но между Испанией и Америкой нейтральный океан, а не агрессивная Франция.

— Думаешь, Генрих Третий оккупирует южные провинции, если мы выгоним отсюда испанцев? — мрачно интересуется Вильгельм Оранский.

В том, что король Франции способен на такую подляну, у него, видать, нет сомнений, как и в том, что выгонит испанцев из Нидерландов.

— Не думаю, что это случится так быстро, при Генрихе Третьем, но есть все предпосылки: живут на юге в основном католики, для многих французский язык родной, — ответил я.

Филипп ван Марникс опять кивнул.

Не забыть бы передать голландцам в двадцать первом веке, кому они обязаны своей независимостью. Так ведь не поверят же. Вильгельм Оранский станет для них героем, отцом-основателем нации и страны. Какая страна, такой и герой.

В лагере послышались громкие голоса. Кто-то срочно хотел увидеть князя Оранского.

— Пойди узнай, в чем дело? — приказал Вильгельм Оранский своему помощнику.

Филипп ван Марникс вышел из шатра.

— В последнее время я перестал доверять ему, — тихо признался мне князь Оранский. — Думал, что его подкупили богачи из северных провинций.

Да, не позавидуешь князю. Главная обязанность правителя — не верить никому.

— Считаешь, что лучше отказаться от южных провинций и оставить себе только северные? — спросил он.