Капитали$т: Часть 4. 1990

— Понял, — ответил я просто.

— Поглядим, какой ты понятливый, — сказал он.

Начальство явилось предо мной в виде высокого спортивного мужчины, тоже в штатском добротном костюме.

— Погуляй, — бросил он моему собеседнику, и тот молча поднялся и в темпе покинул каморку. Некоторое время начальство разглядывало меня и что-то соображало. Я же обратил внимание на глаза гражданина начальника. Были они какие-то… никакие. Неживые, ничего не выражающие, неподвижные, как у робота. Кажется, он даже не моргал. Меня слегка передернуло.

— В общем так, Алексей Владимирович Петров, — сказал он, и голос его оказался таким же — никаким, безжизненным и безэмоциональным. — Я к тебе с хорошей новостью. Имеешь шанс сегодня поехать не в неприятное место, а к себе домой. Под подписку, конечно. Но домой.

— Кузьмин Геннадий Андреевич, если не ошибаюсь? — спросил я.

Лицо гражданина начальника дернулось, а в глазах промелькнуло что-то живое, похожее на удивление. Я целился наугад и, кажется, попал. Фамилию заместителя начальника областного управления называл мне Николай Николаевич совсем недавно. А теперь вот довелось познакомиться лично…

— Не припоминаю, чтобы нас представляли друг другу, — сказал он. — Но это и неважно. Нас ты, Алексей Владимирович, практически не интересуешь. Сейчас я тебе обрисую положение вещей, а ты слушай внимательно и запоминай. Грузины убиты по распоряжению Храпова Матвея Владимировича, группировка которого действовала под прикрытием Безбородова Николая Николаевича. Ты узнал об этом случайно, хотел сообщить органам, но испугался мести вышеуказанных лиц. Можешь вообще пройти как свидетель, нам ты, повторюсь, не нужен. Понял, нет?

Все было понятно. Зам начальника управления хотел свалить Николая Николаевича, поставить своего начальника городской милиции, а заодно и прихлопнуть команду Матвея. Одним выстрелом убить сразу всех зайцев и получить сразу все освободившиеся финансовые потоки… Очень нагло, очень топорно, но он явно рассчитывает получить свое…

— Я сомневаюсь, что Матвей Владимирович убил этих грузин, — честно сказал я. — Он никак не мог этого сделать, я знаю его как честного и порядочного человека, заслуженного спортсмена…

Его губы растянулись в улыбке, но глаза не улыбались.

— Дурочку валяешь? — спросил он лениво. — Дело твое, конечно. Тебе получать.

— До сих пор нет протокола задержания, — сказал я, стараясь, чтобы это прозвучало вызывающе. — До сих пор мне не предъявлено никакое обвинение. Очевидно, что прокурор не в курсе происходящего. Нехорошо, гражданин начальник. Перестраивали вас, перестраивали, а воз и ныне там. Я…

— Ты — мелкий сучонок, который лезет туда, куда ему лезть не полагается, — перебил он меня. — Если бы не папа, давно бы уже закрыли… Я тебе сегодня сделал лучшее предложение в твоей никчемной жизни. А ты сидишь и мозг мне сношаешь. Испытываешь терпение. Оно у меня не безграничное.

— Наш журналист Ярослав убит по вашему приказу, — сказал я с плохо скрываемой ненавистью. — Вы связаны с уголовниками, убийцами и грабителями. Да и грузин этих вы же сами… Тоже по вашему же приказу…

Он понимающе кивнул и поднялся со стула.

— Требую поставить в известность о моем задержании прокурора! — крикнул я ему вслед. Он даже не оглянулся.

На место вновь вернулся лысоватый, потеющий и уставший.

— Ты, я вижу, не понял ни хрена, — сказал он с удивлением в голосе. — Такой смелый, что ли? Или думаешь, что отмазывать тебя побегут? Короче… — он порылся в коричневой папке и выудил из нее лист бумаги, исписанный мелким почерком. — Вот. — Он положил лист на стол. — Тебе и писать ничего не нужно, просто поставишь число и подпись. И сразу — вот!

Передо мной на стол лег еще один лист из коричневой папки.

— Подписка о невыезде, — пояснил мой собеседник. — Распишешься и гуляй себе. Еще в кабак успеешь, к девочкам…

— А если не распишусь? — спросил я осторожно.

Он пожал плечами.

— Тогда кабак отменяется, мы с тобой пойдем в другое место, где уже собрались очень нехорошие дяденьки. Очень злые. Они хотят домой, к женам и детям, но пойти не могут. Когда я им скажу, что ты не хочешь сотрудничать и задерживаешь их на рабочем месте… Они будут сильно недовольны.

— Переживу как-нибудь, — беспечно сказал я.

Он был раздражен.

— В последний раз спрашиваю — будешь подписывать?

— Нет, — ответил я.

— Ну тогда пошли, — сказал он.

Меня привели в комнату, побольше предыдущих, с зарешеченными окнами, прокуренную и облезлую. В комнате трое мужчин, все в форме. Усатый, который, кажется. был у них за главного, смотрел на меня с тоской и неудовольствием.

— Че, колоться не хочешь? — досадливо спросил он. — Эт зря. Чистосердечное признание, как известно, смягчает наказание.

— Но увеличивает срок, — пошутил сидящий за столом.

— Бывает и так, — согласился усатый. — Всяко бывает. А тебе, парень, последний шанс, так сказать. Самый-самый последний. Подписывать будешь?

— Только в присутствии прокурора, — сказал я твердо.

Усатый улыбнулся, показав золотые зубы, и сказал дружелюбно:

— Сам себя задерживаешь и нас задерживаешь. Давай, Виталь, неси реквизит. Чего волынку тянуть?

На запястьях у меня защелкнулись наручники. Нет, скорее всего, эти люди не были садистами и извращенцами. Выглядели они так, словно выполняли очень неприятную и грязную работу, которую выполнять надо, деваться некуда… Мой самый первый собеседник оказался прав — здесь не били, только пытали.

Сознание человека — интересная штука. Некоторые детали происходящего я помню очень хорошо и отчетливо. А вот полной картины не было и нет.

Сначала они применили простой целлофановый пакет. Просто надели его мне на голову и плотно зафиксировали. Очень примитивная пытка, но все равно некоторый профессионализм в процессе ее применения просто необходим. Немного передержать и человек начинает потихоньку помирать, к чему, конечно, никто не стремится…

Ощущения от надетого на голову пакета — не самые лучшие. Ты задыхаешься, начинаешь инстинктивно дергаться (тебя в это время крепко держат), а потом накатывает дурнота, окружающий мир начинает гаснуть, а сознание затуманиваться… Товарищи в форме старались, чтобы я не терял сознания, и в большинстве случаев у них это получилось. Кроме одного раза, когда я умудрился-таки отрубиться. Тогда им пришлось поливать меня водой. Возвращение сознания в такой ситуации — очень неприятная история, хотелось отключиться по-настоящему, надолго, чтобы это все прекратилось…

Сколько длилась экзекуция с пакетом, я понятия не имею. Только мне показалось, что длилась она очень долго. Как минимум несколько часов, что, конечно, не соответствовало действительности. Но потом (этот момент я хорошо запомнил) усатый с удивлением в голосе сказал:

— Упорный…

— Может «ласточку»? — предложил один из моих мучителей.

— Нет, — отверг его предложение усатый. — Давай «смирительную».

— После кулька? — усомнился тот, кто предложил «ласточку». — А если у него сердце слабое?