Капитан Кирибеев. Трамонтана. Сирень

Осуществляется акклиматизация тихоокеанского лосося в Атлантике и в морях Белом и Баренцевом. В северные моря выпущен еще и камчатский краб…

Примеров много. Опыт капитана Белова интересен не только тем, что он произведен в пределах одного бассейна, очень неровного по своей среде, но главным образом потому, что это «побуждение» природы дало отличные результаты. В этом опыте резервируются большие возможности. Не есть ли это рычаг, с помощью которого можно будет «поворачивать» жизнь в море и даже управлять морем в интересах государства?

Когда я рассказал об опыте капитана Белова Данилычу, он сначала никак не мог понять моего восторга. Пришлось прочитать ему популярную лекцию о «пищевых цепях» и о «флористике и фаунистике».

Под этими двумя латинскими словами, определяющими растительный и животный мир, подразумевается жизнь моря. Говорил я очень популярно, и Данилыч, человек наблюдательный, понял меня без особых затруднений. Затем я взял карту Азовского моря и показал ему, где и как располагаются звенья пищевой цепи.

Данилыч слушал с большим вниманием. И когда я постепенно дошел до объяснения опыта капитана Белова, он стал особенно внимателен и, сказал бы, даже горд. Как же! Ведь он дружит с Беловым и запросто называет его Мыколой, да и «сам сто раз видел всю эту «чертовщину», ну, там морского червя (нереиса) и эти разные ракушечки, которых на берегу до черта, — из них еще кое–кто рамочки для портретов делает; ну, энтих маленьких крабиков (брахинотус); потом энтого, шо прыгает на песке, чисто акробат (понтагаммарис)…»

Оп продолжал бы еще говорить бог знает сколько, если бы я не перебил его и не сказал, что это видели многие, говорили об этом тоже многие, да и ученых книг об этом написано немало, а вот капитан Белов взял да и сделал опыт: он сконструировал особую драгу из старых сетей и поднял со дна морского несколько бочек ракушек (митилястер и синдесмии), которых с удовольствием пожирают бычки ну, конечно, и другие рыбы, и перевез с восточного берега моря, из района Талгирского гирла, к западному берегу, в район Белосарайской косы. Он осторожно опустил их в море и вслед вылил несколько бочек жидкого илистого грунта. Затем отметил это место на карте тремя крестами и знаком вопроса и стал ждать результатов. К сожалению, у него не было водолазной маски, чтобы самому время от времени посматривать на результаты своего опыта. Он до сих пор проверял свой эксперимент пробными уловами. Но ясной картины не имел. Бычки у Белосарайской косы до переселения туда моллюсков встречались и раньше, но лишь в небольшом количестве, а теперь они паслись на моллюсковых банках у Белосарайской косы, словно овечьи отары на травянистых склонах Кавказских гор. И моллюски расселились здесь, как лесные опята, дружными и тесными семьями.

Вот отчего так радовался капитан Белов!

Когда я закончил объяснения, Данилыч сказал:

— Ай да Мыкола! Это шо ж, как говорится: «Кто бежит, тот и догоняет»?

«Кто бежит, тот и догоняет»! Как это хорошо сказано! Да, люди, подобные капитану Белову, то есть люди передовые, не потягиваются от лени и не шагают вразвалку, а действительно бегут вперед. Да что там Белов — даже безногий Данилыч!.. Но только ли они? А не вся ли страна вот уже почти четыре десятилетия мчится вперед, как сильная река, как мощные потоки горного ветра?

— Ну и орел! — продолжал Данилыч. — А шо, Лексаныч, говорил я тебе, шо Мыкола — мужик на миллион? Говорил?

…Вскоре вещи были уложены. Данилыч сел за руль, я столкнул лодку в воду, и мы отчалили, держась берега. Мы шли на юг, к дельте Кубани. Мы оба были очень возбуждены: опыт капитана Белова вызвал необычайную жажду деятельности. Я сел рядом с Данилычем и, развернув карту Азовского моря, показал ему район, в котором мы должны провести работы по намеченному мною плану.

— Ого! — сказал он. — Да тут дела хватит на хорошую бригаду! Придется нажать, Лексаныч.

Я кивнул в знак согласия. Данилыч увеличил обороты, и мы, пользуясь отличной погодой и попутным ветром, пошли, как говорится, «резать море». По небу плыли белые строгие облака. Данилыч затянул «Широка страна моя родная». Только пел он ее на свой лад: вместо «много в ней лесов, полей и рек» он пел «лесов» морей и рек». Я подтянул ему и вскоре почувствовал, что болезнь прошла, то есть слабость оставила меня, — мне стало очень хорошо от солнца, неба, моря, ветра, гор и песни Данилыча.

50

Подымаясь с юга на северо–восток, мы остановились на Долгой косе, в виду станицы Должанской. Мы не дотянули до нее каких–нибудь трех километров, когда заглох наш мотор. Я предлагал продолжать путь на веслах, но Данилыч уперся!

— Через полчаса, — заявил он, — мотор будет работать как часы.

Впоследствии мы так и не поняли, отчего мотор внезапно заглох и также внезапно в нем вспыхнула жизнь. Я говорю, впоследствии… Да, то, что предшествовала нашей вынужденной остановке, и то, что за этим последовало, могло и не остаться в моей памяти, ибо… А впрочем, расскажу все по порядку.

Прежде всего необходимо пояснить, что мы с Данилычем возвращались из Темрюкского залива восвояси после трехнедельных работ в лиманах и гирлах на довольно большом пространстве от Темрюка, то есть от устья Кубани, и до Приморско—Ахтарска, или, как поместному говорят, «до Ахтарей». Я надеялся попасть еще и в северо–восточный угол Азовского моря, куда вливается многими устьями Дон.

Место это крайне интересно. Часть Таганрогского залива по линии оконечность Кривой косы — порт Катон почти вся обтянута песчано–илистой мелью. Глубины здесь не превышают пяти метров. Благодатнейшие места! Если бы неистовые рыбаки соблюдали законы, здесь был бы истинный рай для красной рыбы и крупного частика. Белуга, осетр, севрюга, чебак, чехонь, рыбец — сколько прекрасных рыб ищет здесь покоя, пищи и убежища! По весне они стремятся сюда для того, чтобы пробиться в Дон и другие реки, впадающие в залив, на нерест. Спустя время из отложенных икринок развиваются мальки, река становится для них тесной и голодной — миллиардами они скатываются из рек в Таганрогский залив. Тут, в мелком, но необычайно богатом питательными организмами заливе, и выхаживается молодь. Выхаживается, если ее не трогают сети рьяных добытчиков. Побывать в Таганрогском заливе было моей мечтой, но все смешала вынужденная остановка…

Надо сказать, что мотор «барахлил» у нас еще в районе мыса Ачуевского, где пришлось задержаться на три дня. Мыс этот сам по себе не представляет никакого интереса: тупой по форме, он почти сливается с берегом. Находящийся в районе мыса обширный лиман Сладкий, соединяющийся с морем гирлом того же названия, — вот что было интересно. Пока Данилыч возился с мотором, я, пользуясь теплой, солнечной погодой, делал свое дело: один шагал по отмелям, как трудолюбивый фламинго, собирал образцы, делал заметки.

Когда мотор заработал, мы с Данилычем обошли все закутки лимана и гирла, тщательно описали их и сфотографировали. Здесь я наблюдал приемку рыбы на рыбозаводе, исследовал в устье реки Протоки нерестилища рыбца. Данилыч тем временем уходил на моторке в Гривенскую, поклониться праху тетки Наталки…

Когда он вернулся, пришлось снова копаться в моторе. С трудом вышли в море, рассчитывая на то, что авось до Ветрянска он нас дотянет, а там разберемся. Не дотянет до Ветрянска, дойдем до Должанской, где Данилыч надеялся на этот раз угостить меня той знаменитой юшкой, о которой прожужжал уши три недели тому назад, когда мы уходили из Ветрянска в Темрюкский залив. Тогда мы не застали в Должанской его дружка, или, как он говорил, «кореша». Тот был по каким–то делам в Ейске. Теперь же Данилыч надеялся осуществить дегустацию знаменитой азовской юшки.