Капитан Кирибеев. Трамонтана. Сирень

13

Пока я сидел у Скибы, ветер заметно упал, или, как еще говорят, «сел». Но волна на море все еще гуляла, крупная, шумная, драчливая. Причал гудел и вздрагивал, и стоявший на конце его сейнер вертелся, словно мальчишка–проказник, которого мать нахлестывала по заду. Оставленные на якорях калабухи и подчалки клевали носами и с шумом хлопали по гребням мутной воды. Угасая на песке, волны щеголевато расстилали перед нами пышные шлейфы пенистых кружев.

Но Скиба, казалось, не видел всего этого. Пуская махорочный дымок, он смотрел на горизонт: тяжелая гряда темных облаков, то клубясь, то свиваясь в жгуты, медленно отрывалась от взбаламученного моря, и горизонт светлел — на нем пробивалась еще не яркая, но все более заметная, тонкая, как на очень зрелой дыне, розовинка.

Скиба улыбнулся едва приметной улыбкой и довольно крякнул:

— Завтра пийдем у море…

Сказав это, он опять надолго замолчал, посасывая свою «люльку», затем, ни слова не говоря, пошел на самый конец причала. Доски под ним гнулись и слегка постанывали. На конце причала Скиба остановился, широко расставив пудовые ноги. То ли он в самом деле «дывився на море» и думал какую–то свою думку, то ли делал вид, что смотрит на море и думает о чем–то таком важном, что ему даже некогда повернуться ко мне и объяснить, зачем он сказал: «Я иду з вами».

Я ждал его минут десять и наконец, поняв, что рассчитывать на этого человека мне нечего, направился домой, надеясь застать Данилыча и посоветоваться с ним. Мне без моторной лодки или в крайнем случае без обычной гребной лодки на море делать нечего. Не может быть, чтобы Данилыч не знал, где можно достать шлюпку. Идя к дому, я был расстроен, недоволен собой. Не так нужно было говорить со Скибой! Какое значение имеет для него то, что я собираюсь писать диссертацию о зостере? Для него зостера — это камка, то есть обыкновенная морская трава, которой набивают матрасы, ну, там еще бросают скоту на подстилку и жгут, как обыкновенную солому.

Какой же я сапог! Хорошо еще, что он не посмеялся надо мной. Ну почему я не мог как следует рассказать о том, какое большое значение в жизни страны имеют водоросли? Скиба знает только камку, а наукой зарегистрировано около десяти тысяч видов водорослей. Одни почти не видны простым глазом и свободно перемещаются на просторах мирового океана — ими питаются рыбы и морские животные; другие, как, например, саргассы, живут без корневищ и служат убежищем для множества насельников Атлантики; третьи держатся морского грунта, образуя собой роскошные подводные луга и даже леса. На этих лугах, в этих лесах пасутся миллионные стада рыб, моллюсков и млекопитающих. Ведь крупные водоросли — макроцистис — достигают трехсотметровой высоты!.. Знает ли об этом Скиба? Известно ли ему, что укос с одного гектара подводных лугов дает двенадцать тонн, а с наземного луга — не более четырех тонн травы?

Почему бы мне было не сказать Скибе, что из водорослей добываются агар–агар, альгиновая кислота, спирт, ацетон, уксусная кислота, маннит… Да разве все перечислишь! В Китае и Японии многие водоросли идут в пищу, из некоторых морских растений изготовляются лекарства от болезни зоба, от склероза, цинги, ревматизма и кишечных заболеваний.

Интересно, отказал бы мне Скиба в шлюпке, если бы я рассказал ему о том, что ни одна современная бактериологическая лаборатория, ни одна кондитерская фабрика не обходится без агар–агара; без него нельзя вырастить бактерии, невозможно и сохранить в свежем виде мармелады и желеобразные начинки конфет?

Надо было сказать Скибе еще и о том, что зостера Азовского моря находится под угрозой нападения миллиардной армии «невидимых косцов», микроскопических слизистых грибков — лабиринтул. И если эта угроза осуществится, многие живые организмы моря останутся без пищи и крова.

Лабиринтула — серьезный и опасный преступник. В тридцатых годах этот паразит выкосил огромные площади зостеры у берегов Вирджинии, затем бесстрашно переплыл Атлантический океан, вторгся в Средиземное море, уничтожил всю зостеру. Из Средиземного моря через Дарданеллы, Мраморное море и пролив Босфор пробрался в Черное море и здесь произвел опустошение на подводных лугах. От Азовского моря его отделяет лишь Керченский пролив. Удержит ли он преступника?

Вот если бы я сказал Скибе о том, что и над зостерой Азовского моря все еще продолжает висеть угроза, глядишь, и растрогал бы сердце скупого хозяина — он непременно дал бы мне шлюпку. Что ж теперь делать? Может быть, Данилыч поможет?

Скиба… Данилыч… Зачем я усложнил свое положение?.. Нужно было мне из Москвы ехать прямо в Керчь, где я получил бы все: шлюпку, карты и обстановку на море… Но я ведь еще в Москве решил ехать к рыбакам и с их помощью — ведь рыбаки знают море как свои пять пальцев — собрать нужный мне материал…

14

Я встретил Данилыча у чужой калитки, дома за три не доходя до его хаты. Он стоял по сю сторону, а по другую — высокий мужчина в выгоревшей, низко надвинутой на лоб мичманке.

Если это был хозяин, то, значит, замечательный: его домик с веселым железным петушком на коньке крыши и резными наличниками на окнах был до того хорош!

Чистенький, веселый, он выглядел словно накрахмаленный. Железный петушок, как храбрый солдатик, то бесстрашно становился головой к северу, откуда дул «тримунтан», то показывал ему хвост. Он был настолько подвижен и жив, что казалось, вот–вот закукарекает.

А какие чудесные беседки стояли по бокам домика! Мастер, построивший их, словно взял да и связал кружево из деревянных реек. И все это — домик и беседки — было окружено кустами великолепного виноградника, среди листьев которого в ароматной и прохладной тени висели большие, чуть покрытые матовым налетом кисти. Они были такие крупные и ровные, будто каждую виноградинку выточили из нефрита.

Увидев меня, Данилыч еще издали крикнул:

— Ну, с чем поздравить тебя, Лексаныч?

Я пожал плечами. Данилыч рассмеялся.

— Я зараньше знал, — сказал он, когда я подошел к нему, — шо у Скибы пук гнилой камки и то не выпросишь. Это ж жлоб — на миллион! Таких на усим свите бильше нема! Придется тебе, Лексаныч, до Маркушенки идти. Маркушенка скажеть — Скиба тебе не то шо лодку, жинку свою отдаст и глазом не моргнет… Знакомься, Лексаныч. Это капитан Белов, Мыкола Павлович. Вон с того сейнера, шо у причала, как поплавок, прыгает…

Я назвал себя и пожал протянутую руку капитана. Пока Данилыч и Белов закуривали, я успел разглядеть капитана. Это был коренастый мужчина с немного грубоватым, крупным лицом, но очень располагающими к себе добрыми серыми глазами. Белов носил белесые, коротко, по краю губы, подстриженные усы. Он, по–видимому, только что побрился: щеки и подбородок блестели стеклянным блеском, а на висках и около ушей были заметны остатки мыльной пены, и возле сильно выпиравшего кадыка чуть–чуть кровоточил свежий порез. Старенький, на медных пуговицах с якорьками поверху китель туго обтягивал его могучую фигуру. Должно быть, капитан Белов был силен как вол. У него не только лопатки, но и шея, и руки, и очень крепкая постановка ног — все словно говорило о том, что его, как говорят, за так не возьмешь.

— Что ж мы стоим? — сказал он немного глуховатым, приятным баском. — Заходьте в хату.

Данилыч сразу оживился:

— А горилка у тебя, Мыкола, е?

Белов не сразу ответил. Он нахмурил брови, сбычил голову и спросил, глядя исподлобья:

— А что, Данилыч, нынче праздник какой?

— Праздник не праздник, а так, с побаченьем.

— С моря придем, тоди и побачимось… А пока еще не заработали грошей и на тютюн, не то что на горилку. И что ты, Данилыч, все про горилку, будто ребенок об соске?