Капитан Виноградов

— Ясно. Остановить отправку Лукенич почему-то не успел, пришлось в пути, наспех… концы в воду.

— Видимо, так и было. А потом ты откуда-то про все опять узнал: что пограничники, дескать, людей расстреляли, что утопили их там-то и там-то… Не от Шишкина, нет?

— А он откуда мог знать?

— Ну, вам виднее! Может, у него источник без регистрации есть в той компании… Или кто из туристов, рыбаков случайно увидел и в ближайшую милицию, портовскую милицию Выборга, сообщил?

— Вадим бы доложил Храмову.

— Только не надо опять в наивность поигрывать! С чего это он потащится к начальству, если уверен, что после его сообщения не только никто не шевелится, но и наоборот. Вы же, молодежь, считаете, что, начиная с подполковника, каждый — или дурак, или вредитель…

— Не ка-аждый!

— Вот! Вот именно… Докатились со своим вечным критиканством до шпионажа! Сопляки.

Генерал сплюнул в песок и продолжал:

— Приказали тебе на Гутмана выйти твои хозяева. Видимо, чтоб Петрова в Чухляндию выманить. Они ведь, если не ошибаюсь, к тому времени на показаниях суданцев кое-кого и из своих забрали. А те вломили русского партнера. Так?

— Не знаю! — Виноградов понял уже, что у собеседника, кроме этой бредовой версии, ничего за пазухой нет.

— Вполне может быть. Они ж перед агентом не обязаны отчитываться, так? А когда выяснилось, что мы все в дураках, а именно: журналиста прикончили, клиент на берег так и не сошел, хотя в визовых списках значился, подсадили тебя прямо на «Шолохов»… для внутрикамерной, так сказать, разработки. А дальше Лукенич запаниковал зазря, думая, что вы с опером моим, покойником, в паре… Ну — что? Будем акт составлять на инициативную аудиозапись? Морда твоя шпионская…

Голос у Федора Федоровича опять был ласковый, почти домашний. Где-то за спиной, в темноте прибрежного леса, негромко копошились у своих машин серьезные парни в черных комбинезонах, некому было помочь советом.

Решение приходилось принимать самому…

11

Крохотный пудель на поводке вильнул пару раз хвостиком и дружелюбно тявкнул. Дама, его хозяйка, присела, что-то с укоризной высказала в шелковистое собачье ухо и снизу улыбнулась Виноградову.

— Ничего, ничего… — по-русски ответил Владимир Александрович, делая приветливое лицо.

Последнее время это ему удавалось почти без усилий — жить в атмосфере всеобщей, пусть даже формальной, вежливости и вести себя в стиле вахтера фабричной проходной, было бы глупо. Пусть даже… Даже учитывая, что повсеместные улыбки носят лишь сугубо функциональный характер, облегчая существование относительно свободного человека в относительно свободной стране.

Время еще оставалось, поэтому Виноградов пошел пешком, тем более погода позволяла — плюс семь, ветерок с моря, облака вокруг старательного северного солнца.

Весна в Стокгольме…

Ностальгии Владимир Александрович пока не испытывал — то ли времени прошло еще слишком мало, то ли череда текущих забот не оставляла возможности для тоскливого созерцания вывезенных фотографий или вздохов по поводу судеб далекой Родины. Языкового дискомфорта не было — по-английски или по-немецки мог объясниться каждый прохожий, телевизор показывал «Останкино» и даже Петербург, если доплатить за антенну… Да и вскоре после прибытия Виноградова сводили в пару мест, где в суетливом безделье коротали вечера недавние российские граждане разной степени криминализированности.

По семье, конечно, скучалось, но, во-первых, Владимир Александрович определил свой нынешний статус как очередную длительную командировку, ориентируясь на непременное возвращение, а во-вторых, к июню должна была образоваться сумма, достаточная для того, чтобы жена с дочерьми смогла на пару недель посетить Швецию…

Это, ко всяком случае, было намного интереснее, чем паковать стекловату где-нибудь на Нижнетагильской спецзоне или после торжественных похорон кормить собой червей на Охтинском кладбище.

Он опять посмотрел на часы: странно, при том, что все здесь, в Европе, стараются жить и работать, плотно забивая каждую минутку бесценного времени, его, этого времени, у них всегда остается с запасом. Вероятно, выручает отсутствие необходимости заниматься постоянной борьбой с бытом. Хотя, собственно, здесь у них полки магазинов немногим отличаются от нынешних питерских: те же «сникерсы» с «марсами», экзотика фруктово-овощных развалов, колбасный калейдоскоп, некогда поражавший воображение впервые прорвавших железный занавес россиян. Теперь бы еще сервис подтянуть! И работать, как они…

Виноградов хмыкнул: они… мы… у нас… Европа — общий дом! Он дисциплинированно дождался зеленого сигнала светофора, пересек абсолютно пустынную улицу и свернул вниз в узкий, сотню лет назад выложенный каменными плитами проход между домами.

…Православные храмы невозможно спутать ни с какими другими. Нельзя сказать, чтобы Владимир Александрович был очень уж ревностным христианином, но последнее время он полюбил эту небольшую, опрятную церковь на тихой улочке — здесь волшебным образом сочетались золоченая пышность традиционного убранства и скандинавский лаконизм архитектуры.

— Благословите, батюшка!

— Бог благословит…

Молодой, с огромными черными глазами на худом горбоносом лице священник перекрестил лоб Виноградова и протянул для поцелуя крест.

Владимир Александрович пробежал глазами по разложенной на столике литературе, заплатил за свечку. Привычно ушел в полумрак к любимой своей иконе Николая Чудотворца…

«…пред дверьми храма твоего предстою и лютых помышлений не отступаю…» — пронеслось вдруг отчетливо в голове. Виноградов опять перекрестился.

«…Ей, Господи, Царю, даруй ми зрети моя прегрешения и не осуждати брата моего, яко благословен еси во веки веков. Аминь».

Пора! Надо двигаться, опаздывать неприлично.

Ко входу в «ПАБ» Виноградов подошел минут за пять до встречи. Без труда нашел место — так, чтобы держать двери в поле зрения, не мешая движению посетителей огромного универмага. Нельзя сказать, что людской поток был густ — будний день, рабочее время, как у нас, но поток этот был достаточно равномерен и нескончаем…