Капитаны

– Посыльный с час назад явился, на ваш отряд тоже есть накладные, – голос Мика Закариаса раздался будто бы из ниоткуда, заставив Катрину, вынырнув из мыслей, рефлекторно выставить руки в боевую позицию. Мик смеётся, поднимая безоружные ладони. – Поспокойнее, Кaта, ты чего?

Бишоп рассеянно моргает, осознавая, как глупо выглядит со стороны. Щёки наливаются теплом, ей остаётся лишь надеется, что кожа не сразу порозовеет.

– Извини, задумалась. Спасибо.

Закариас удовлетворённо кивает, прикрывая глаза, а затем привычно принюхивается, что Кaта возмущенно пихает его в плечо:

– Тебе не говорили, что нюхать людей неприлично? – Мик смотрит на неё с секунду, а затем, прыская, искренне смеётся, хватаясь за соседний стол рукой, чтобы не упасть.

– Прилично-неприлично. А если без морали, я слышу, будто что-то явно случилось: вы сегодня оба въедливые.

– Мы?.. – Кaта прикусила язык, понимая, кого Мик имел в виду. Леви. Опять Леви. В её жизни его стало слишком много, а если упомнить утренний концерт, то к хорошему это может не привести… Бишоп качает головой. – Мик, пожалуйста, не надо.

Она всё же внутренне собралась, ожидая выпада со стороны капитана, но тот вдруг расслабленно качнулся назад и отсалютовал:

– Почта, лейтенант. Не забудь.

Лестница скрипит, когда Катрина поднимается на третий этаж и поворачивает к шкафчикам. Массивные, они занимали целую стену штаба. Каждый шкафчик выкрашен бирюзово-зелёной краской, а на крышке красуется цифра отряда с именем командира группы, к которой тот относился. Имена капитанов не писали: слишком часто бы пришлось перекрашивать. Найдя “Э.С. – 23”, Кaта достала ворох документов, без удовольствия представляя, как будет возиться с ними до голодных колик в животе.

Однако служба есть служба, и если имеешь наглость получать жалование – изволь и поработать. Усмехнувшись этой мысли, Бишоп снова пошла к лестнице, чтобы подняться дальше, к их чердачным кабинетам, как вдруг слева хлопнула дверь. Кaта непроизвольно оглянулась. И вздрогнула. В безлюдном коридоре она встретилась взглядом с тем, кого видеть не хотела. Но и кого отчаянно боялась потерять.

Волна оскорблённой справедливости удушливо поднимается от диафрагмы, прогревая лёгкие и заставляя щёки снова вспыхнуть; прежде чем она успевает подумать, с языка уже слетает едкое словцо:

– Надеюсь, твой сервиз стоит на правильном месте! – нарушив субординацию без свидетелей, Кaта деланно мягко, но быстро перепрыгивает через ступеньки, скрываясь этажом выше. Быть может, однажды она дослужится до капитанского чина и сможет сделать что похлеще.

***

Леви закрыл дверь, забыв, почему хотел выйти. Отдать распоряжение? Уточнить расписание тренировок на полигонах? Отнести готовые бумаги?..

Зачем-то он хотел выйти. Однако столкновение с Катриной заставило отступить в кабинет и запереться, будто он малолетний слюнтяй, а не капитан специального отряда. Но по-другому сейчас Аккерман не мог: в каком-то смысле избегание стало для него рабочим планом на день.

Он снова уселся за стол. Взялся было за перо, но, поразмыслив, решил переждать. За окном бравадно пели птицы, должно быть, предвещая скорые осенние холода. Из расшторенного окна лился золотой свет, окрашивающий и без того желтеющие листы в благородные солнечные оттенки.

Леви откинулся на спинку стула и тяжело вздохнул, рассеянно беря в руки кружку.

Одна ссора. Одна ссора может всё перечеркнуть. Это как с чайной молью, от которой нужно денно и нощно защищать плантации чая: она питается молодыми побегами, копошась в сердцевине, а листья, собранные с такого древа спортят весь урожай. Вся партия будет погублена лишь из-за одного больного куста. Для Леви это метафорично казалось применимым к их с Кaтой жизни.

Или как четырёхглазая Ханджи любит восхищаться мелкими бактериями: если в рану попадёт загрязнённая земля с одним микробом, то будет гангрена и пиши пропало: придётся оттяпать ногу. Леви опасливо покосился на голенища вычищенных сапогов. Ногу терять он не хотел. А Катрина опасно вплелась под кожу и влилась в нервы – выдирать её оттуда будет жутко проблематичным. Аккерман кисло поморщился, отпивая крепкого чаю: может статься, что эта операция для него уже перешла в разряд невозможных. Такой расклад настораживал, учитывая минувшие события. Терять людей Леви – что в жизни, что в разведке – не впервой, но он предпочёл бы не доходить до той черты, когда теряешь кого-то родного. А сейчас и отыграть назад уже не получиться…

И ведь всё же было прекрасно! Сдался ей этот дурацкий сервиз. Да и сдался он ему! Переставил бы молча, если б чёрт не дернул огрызнуться. Да и не огрызнулся бы, если б Кaта не начала эту песню про порядок. Уж у кого у кого, а у Леви-то как раз в доме всегда царит порядок, это она дом Мика Закариаса или лабораторию Ханджи не видела, вероятно. А жаль, в сравнении с ними…

Аккерман устало поморщился, потирая переносицу, пытаясь отогнать ворочающийся клубок возмущения и оскорблённой чести. Это просто был неверный день, чтобы начинать говорить о переменах или делать друг другу замечания… Это просто был неверный день…

Мысли продолжали с особой изобретательностью перетекать одна в другую, наслаиваясь в неимоверную плиту, которая того и гляди грозила придавить своим массивом, если не заняться делом. Капитан мрачно оглядел свой стол, заваленный высоченными стопками самых разнообразных документов, которые ещё требовалось просмотреть. Солнце всё также играло светом, отбрасывая на кипы бумаг причудливые тени от деревьев. Леви медлительно передвинул одну стопку ближе, начал раскладывать по тематике, привычно пробегаясь глазами по буквам, как вдруг замер с листком в руке.

“Разве бывают верные дни для ссоры?”

***

Остаток дня протекает инертно. Когда Леви гасит последний огарок свечи, чтобы идти домой, в штабе уже никого нет. Он натягивает китель и невольно оглядывается на кресло, в котором не раз засыпал. В кабинете есть и диван, но до него нужно дойти. Трата времени.

Улицы пахнут осенней свежестью, дождём и терпкостью листьев. Дороги мокрые от недавней мороси, но сейчас небо совершенно чистое. Военный район укрыт иссиним саваном мрака и озарён лунными лучами. Леви идёт скоро, но нехотя. Он специально засиделся дольше всех возможных рамок, чтобы придя в спальню не столкнуться с бодрствующей Катриной. Чтобы избежать ещё более непоправимого.

Одеяло привычно накрывает ухо, а нижняя часть зажата между голенями: Кaта любит заворачиваться в кокон. Но сквозь полудрёму Бишоп различает его поступь и напрягается. Она делано замирает, продолжая размерено дышать, притворяясь спящей, а сама жадно вслушивается, цепляясь за каждый шорох. Кaта слышит, как открывается дверь в спальню, как Леви крадётся к своей половине, наверняка рассматривая её спину.

Матрас чуть прогибается. Шуршит одеяло. Катрина чувствует, как её неумолимо тянет к нему. Кажется, будто если сейчас она перекатится, повернувшись на другой бок, и, приподнявшись, поцелует его в щёку или в уголок губ, то, как в сказках, злые чары и проклятье, напавшие на их безмятежную жизнь – всё падёт, и настанет долго и счастливо…