Капитаны

Леви неопределённо хмурится, наклонив голову, всматривается в глаза. Он улавливает по тону и голосу, о ком Кaта говорит, но хочет точно убедиться. Девушка тоскливо улыбается:

– Ты всегда шёл именно за Эрвином. Не за Шадисом, не за идеей – за Эрвином. Я часто это замечала, но даже после твоего рассказа о вступлении в разведку не могла понять…

У дальней кромки леса взметается мелкая стайка из салатовых светлячков, а где-то в чаще слышится глухое ухание совы.

– Я пытался… – голос наливается серьёзностью, что заставляет Катрину благоговейно замереть. – Я хотел его понять. Согласись, ведь цель Эрвина – сражаться во имя будущего Человечества – была абсолютно лишена чего-то корыстного. Я не встречал таких людей в своей жизни до той поры: весь Подземный город зиждился лишь на глубоко личностных и низменных мотивах, когда один ищет выгоду в другом, а получив её – без раздумий убивает сообщника, чтобы забрать всю наживу. – Леви прикрывает глаза, вымотано касается пальцами переносицы. – Эрвин будто бы был лишён этого, а человек без таких стремлений моими глазами воспринимался бесчеловечным. Бескорыстие выбивалось из привычного устройства мира, но оно впечатлило меня… пробрало до глубины души.

Кaта всматривается в мужа осторожно, затаив дыхание, словно чувствуя в этом моменте что-то очень важное для них обоих.

– Перед следующей экспедицией я стоял за Эрвином в построении и смотрел на его спину, на “Крылья свободы”, задаваясь сотней вопросов. Бесчеловечный искал решение вопросов, что могли спасти Человечество. Однако люди, ради которых он старался, имели затуманенный взор от защитных Стен: за столько лет их разум сузился до границ внутри Марии, Розы и Сины, что они и не думали об остальном мире. Тогда я решил, что точно пойду за ним, пока не пойму Эрвина Смита до конца. Он казался мне загадкой без решения…

Леви замолкает на мгновение, переводя дух. Смерть Эрвина навсегда что-то изменила в каждом выжившем разведчике, быть может, оттого слова давались тяжело.

– Когда я сумел его понять, через пару минут корпус лишился Главнокомандующего.

– В день битвы за стену Мария… – Леви чувствует её ладонь на своей раскрытой руке. Он слепо касается Бишоп в ответ, переплетая пальцы.

– Да, – глухо слетает с языка – камень, ухающий с горы в пропасть. Леви слышит на периферии сознания слабый голос Кенни: “Нам всем нужно чем-то упиться сполна. Иначе – долго не протянем. Мы живём во власти того, что нас пьянит”. Такова природа человека. – Он был заложником своей мечты… – медленно произносит Аккерман. – Но в тот миг, оказавшись на перепутье между желанием дойти до подвала и долгом сражаться до последнего вздоха, он будто стал ребёнком и из заложника окончательно превратился в раба. Это, в конце концов, сделало его в моих глазах простым смертным.

– Человеком. – Кaта медленно всматривается в голубо-серые глаза. – Ты… почувствовал себя преданным или обманутым?

– Поначалу да, но лишь на миг… Это походило больше на чувство растерянности, что исходило из потери привычного образа. Словно когда зажигаешь свечу в тёмной комнате и наконец всматриваешься в расположение предметов – я просто увидел правду. Он был человеком. И это разрешило главный вопрос, из-за которого я и последовал за ним.

Кaта грустно улыбается. Едва-едва. Вспоминать их друга больно, но больнее – забыть. И если мечта поработила Смита, превратив того в бесправного невольника, в сложившемся исходе тоже есть толика чего-то хорошего:

– В таком случае, Смерть освободила Эрвина от рабства мечты…

– Да… – Леви выдыхает, расслабленно опуская плечи. Тянет её к себе, целуя в висок. – Получается, что да.

Молчание вперемешку с лёгким туманом прокрадывается на поляну, заползая в низины. Чай остаточно дымится в полупустых кружках, по старой привычке. Кaте вдруг становится зябко от одного осознания, что они закончили весь разговор упоминанием Смерти, хоть старуха с косой и сыграла роль доброй феи-освободительницы. Бишоп хмурится, старательно принимается перебирать все возможные темы, на которых можно построить непустой диалог. Ей хочется сказать, что она скучает по Эрвину, и услышать, что Леви чувствует то же самое, но продолжать говорить о потерях, когда вокруг – такой прекрасный вечер, кажется чем-то неправильным. Зажмурившись, Катрина прерывисто вдыхает глубже, концентрируясь на одном слове: заклятье и обереге, маячащим оазисом в мире беды и страданий. У него множество значений, порой, противоречащих друг другу. «Живой» значит и “обладающий жизнью, не мёртвый”, но в то же время в словарях витает определение “принадлежащий к животному или растительному миру; органический”. В каком-то смысле Эрвин теперь тоже сродни органическому композиту в земле, однако он всё ещё живёт – в их сердцах. Посвящённых сердцах ветеранов разведки.

– Скоро мы доедем до моря… – слетает с её губ чуть хрипло от подкатившего к горлу волнения. Бишоп нервно усмехается, чувствуя после этого, как натянутые тревогой нервы постепенно расслабляются, успокаиваемые мыслями о грядущем. – Я всегда мечтала увидеть это несусветное солёное озеро…

– Я помню, Кaта, – шепчет Леви в ответ. Конечно, он это помнит – старается сохранить в сердце каждый миг, проведённый с ней. А ещё он помнит, как Эрен уговаривал отдать сыворотку Армину, потому что Аллерт тоже мечтал увидеть море.

Катрина сонно прикрывает глаза, и будто бы угадывает его мысли:

– Интересно, это сделает того смекалистого мальчишку таким же свободным от мечты?

Смекалистого мальчишку… Леви искренне смеётся: то ли над тем, как легко она угадывает его мысли, а то ли над привычкой Бишоп именовать младших разведчиков именно так – детьми. А этот “смекалистый мальчишка” теперь может превращаться в колоссального титана. Да, тот ещё ребёнок.

– Уповаю на то, что Армин проглотит свою мечту, упившись ею. – Звёзды на небе мерцают, будто бы с любопытством следя за людьми, что не видят дальше своего носа в канве Будущего. Может, в их далёком свете скользит одобрение, а, может, усмешка. – И упившись, увидит мир в действительных красках. Всей разведке не повредит стратег, что точно понимает реальность, а не воспринимает всё словно через розовые очки…

Кaта скользит пальцами по его руке. Леви тянет её на себя, ложась на плед, принимает вес на корпус и сцепляет ладони за спиной в замок. Сказанное никуда не девается: слова повисают рядом в воздухе. Леви осязает их кожей, чувствует во вдыхаемом воздухе и ощущает на кончике языке. Горечь. Горечь от вечера, которым Аккерман хотел побаловать свою жену, а по итогу вышло, как вышло: они лишь разбередили раны друг друга. И хоть Леви понимает, что проговаривать вслух свои переживания – важная часть брака и дружбы, всё же, бывают минуты, когда он хочет просто делать её счастливой, собирая радость по крупицам, ведь их мир так скуп на что-то лишённое печали.

– Почему всякий раз, стоит выбраться под звёздное небо, мы говорим о серьёзных заунывных вещах, а не попросту целуемся? – сипит он, мажа губами по щеке Кaты. Девушка чуть приподнимается, подстраивается, а затем – картинно громко чмокает его и смеётся. Так мягко, будто вся растворяется в этом. Леви с улыбкой всматривается в её лицо, в зелёные глаза.

– Но ведь благодаря этим серьёзным вещам мы с тобой и можем целоваться, Леви, – лукаво щурится Бишоп, передразнивая. – Вспомни сам, я ведь тебя поцеловала только после разговора о важном.

– Тц, я бы и сам тебя тогда поцеловал, не будь ты такой нетерпеливой.

– Конечно-конечно. “Просто выбирал момент”… – смеётся она. – Ох, милый, кого ты пытаешься обмануть.

Леви оскорблённо облизывает сухие губы, прищуриваясь. Он помнит тот вечер, слишком хорошо.

***

Район, в котором квартирует Разведкорпус, стихает довольно рано. Официально штаб разбредается в шесть, а в десять на улице практически не встретишь кого-то в форме, особенно, если на следующий день разведчики обязаны выдвигаться в экспедицию за Стены. Леви и сам обычно старается хотя бы перед вылазкой успаться всласть. Перед смертью не надышишься, но зная, с каким отчаянным удовольствием Шадис любит особо ранние подъёмы и специальные задания для разных отрядов, такая профилактическая мера не кажется наивной.