Капкан для скифа

— Сами?

— Сами.

— Жалко?

— Жалко.

— Ах, вот ты какой, Евгений-спортсмен-студент-десантник!

— Вот такой вот, что поделать, — виновато пожал я плечами.

— А чего же ты тогда щедрым прикидываешься? А? — Юля остановилась и картинно уперла руки в бока.

— Это только с тобой, — доверительно сообщил я.

— Зачем?

— Завлекаю. На самом деле могу легко составить конкуренцию Плюшкину с Коробочкой. Запросто, — я сделал лицо Скупого рыцаря и трагикомично закивал головой.

— Вот, значит, в чем истина! А я-то думала…

— Я раскрыт!

— Бедная я, нечастная, — запричитала Юля.

— О горе, мне горе! — вторил я.

На наш спектакль начали оглядываться посетители выставки.

— Похоже, мы вместе с тобой можем конкурировать с лучшими образцами искусства американских авангардистов, — она смущенно взяла меня под локоть и потащила к выходу.

— Это легко! И совершенно бесплатно! — я подмигнул пялившемуся на нас народу и обнял Юлю.

Выставка удалась на славу.

Похищение

Юля пробежала мимо вахты и зацокала каблучками по асфальту. До седьмого корпуса университета было две остановки на троллейбусе, минут двадцать пешком. Она решила не пользоваться городским транспортом. Веселое летнее утро располагало к пешей прогулке. Юля шла по тротуару, параллельно дороге, наблюдая за двумя потоками машин, и размышляла о Евгении.

Ее все время терзали одни и те же сомнения: «Что-то тут не так. Не может быть в одном человеке только хорошее. Нельзя втиснуть в одну телесную оболочку столько силы, ума, теплоты, ласки, чистоты, нежности, доброты, терпения и такта. А если и можно, то не должно ей так повезти — не может ее, простую девчонку из провинции, полюбить такой человек. Или, все-таки, так бывает? И такое случается? И любовь она действительно, такая, как пишут в книгах: светлая и чистая, глубокая и дурманящая? Терпкая и сладкая, как дикий мед».

Она шла и улыбалась своим мыслям.

Вдруг тень тревоги пробежала по ее лицу: «Дела только эти его непонятные. Пистолет, нож какой-то хитрый в тумбочке. Что ни спросишь на эту тему — отшучивается. Не бандит же он, в конце концов. Женя просто не может быть преступником. Лицо у него совсем не такое, как описывает Чезаре Ламброзо — ни выдающихся надбровных дуг, ни выпирающей челюсти. Нет, не может ее милый Женечка быть связанным с преступным миром. Никак не может. Но тогда, как же объяснить…»

Размышления ее прервал улыбающийся, молодой, коротко стриженый, крепкий парень, который вырос перед ней как будто из-под земли:

— Будьте так добры, подскажите, пожалуйста, как добраться…

Что он сказал дальше, она не услышала — рядом раздался визг покрышек. Юля и ойкнуть не успела, как оказалась на заднем сиденье автомобиля. Стриженый улыбаться перестал — он довольно громко и отчетливо ей угрожал, густо перемешивая свою речь матом:

— Тихо, мочалка… не дергайся… мы тебя…

Разобрать его слова в полном объеме она не могла, предчувствие чего-то страшного притупило способность слышать и чувствовать. Понимание того, что ее увозят в неизвестность, сковало руки и ноги, парализовало речь и отключило слух:

— Мамочка, — одними губами едва слышно прошептала она.

Стриженый наконец-то справился с полами своей легкой жилетки — достал из кармана шприц-тюбик. Игла вошла в худенькое предплечье девушки. Та вздрогнула. Ее глаза заволокло туманом. Она обмякла.

— Порядок, Кныш, замарафетилась коза, — стриженый расположил бесчувственное женское тело на заднем сиденье.

— Не претворяется?

— Понтуешься? Верняк!

— Проверь на всякий случай.

Стриженный послушно оттянул веко Юли:

— В натуре, порядок! Бельма выкатила!

— Добро. Отзвонись Рембо на трубу, — отозвался водитель.

Тот с готовностью достал мобильный телефон и набрал номер:

— Алло, Рембо? Привет. Это я. Да, Щербатый. Полный порядок. Она у нас, везем на хату. Все путем. Хорошо. Понял. Так и сделаем. До связи. — Он спрятал телефон в карман, посмотрел внимательно на пленницу:

— Слушай, Кныш, а телка-то ничего.

— Путевая?

— Самый цинус!

— Скучать не будем?

— Оттянемся, без байды!

Водитель неопределенно хрюкнул. Стриженный поправил сползающее с сиденья податливое тело Юли.

***

Утром Юля, нежно поцеловав меня, упорхнула в университет. Их хитрый деканат придумал трудовую повинность — все поступившие абитуриенты должны отработать двадцать дней на благо родного корпуса. Я долго возмущался и предлагал перенести трудовую повинность на квартиру, которую собирался купить в ближайшее время. Там тоже будет нужен ремонт, а с университетской барщиной решить вопрос — раз плюнуть. Ее можно легко заменить на необременительный оброк. Причем разовый.

Юля от оказания помощи по ремонту квартиры не отказывалась, а вот по университету и слышать ничего не захотела. Как можно? Все там что-то белят-красят, а она нет? Не хочет она быть белой вороной.

На прощанье, пообещав вообще закрыть их экономический факультет, я, скрепя сердце, отпустил ее на этот добровольно-принудительный субботник.

«Вот и все. Кончилась твоя холостяцкая жизнь, Скиф. В комнате общаги стало тесно и неуютно. Потому что вдвоем. Всему свое время. Ребята все уже купили себе отдельное жилье. И Костя, и Сеня, и Майкл, и Боря… Некоторые женились. Как Майкл. Или женятся ежедневно, как Боря. “Поймал Иван дурак, Василису Прекрасную и давай на ней жениться!” — Усмехнулся ходу своих мыслей. — А мне все было недосуг, что-то с жильем делать. Нужды никогда в этом деле не испытывал, да и желания особого как-то не прослеживалось. Теперь уже понятно почему. Холостому все хорошо… Время жить-не тужить в общаге и время…»

Утренние размышления прервал телефонный звонок. Я взял мобилку — номер в окошечке не высвечивался:

— Да? — немного раздраженно бросил я в трубку: «Время восемь пятьдесят, кому это в такую рань понадобился?»

— Скиф?

— Он самый.

— Есть для тебя новость…

— Хорошая?

— Очень.

— Тогда говори.

— Мы твоего беленького пупсика забрали.

Голос был смутно знаком. Похоже, говоривший прикрывал мембрану телефона платком. Я рывком вскочил с кровати:

— Какого пупсика? — Закон самосохранения не пускал явное к сердцу. Такого оно могло не выдержать.

На том конце провода раздался грубый смех:

— Дурика не включай.

— Ты о чем?

— О телке твоей речь!

— О какой телке? — Для того, чтобы говорить спокойно, мне понадобилось собрать всю свою волю в кулак. — У меня подсобного хозяйства нет и никогда не было. Фермы не держу. Животноводством не увлекаюсь.

— Значит, ни коров, ни коз, ни телочек молодых у тебя нет?