Кара для террориста
Шрифт:
— Ну, вот, мистер Мехмет, — говорил тем временем адвокат, оживленно потирая руки, — теперь мы с вами наконец одни, можем говорить совершенно свободно, нам никто не помешает…
«Хорошо, не сказал: никто не слышит», — подумал Абдула. Слышат каждый наш звук, любое сопение, не то, что слова, и адвокат не может этого не знать…
Защитник вызывал у Абдулы чувство неприязни гораздо более сильное, нежели прокурор: притворный друг гораздо хуже открытого врага! Вот и сейчас: чего ты улыбаешься, ты что, и вправду мне добра желаешь, что ли?.. Ух, мог бы, врезал!..
Защитник понял недвусмысленное выражение лица у Абдулы, залопотал торопливо, что-то о новой апелляции — не сейчас, конечно, не сразу: надо будет сколько-то
— Вы ведь не собираетесь настраивать против себя администрацию тюрьмы, мистер Мехмет? — медовым голосом спросил защитник.
«Настраивать? Зачем? — пожал плечами Абдула, конечно, мысленно: звука своего голоса он удостаивать защитника не собирался. — Она меня и без того ненавидит, ваша администрация»… А что-то внутри у Абдулы добавило чуть слышно: «И есть, за что…»
— Словом, мы с вами непременно вернемся к этому вопросу через некоторое время… Приговор вполне может удастся смягчить до двадцати пяти, а то и до пятнадцати лет заключения! Вы еще достаточно молоды, мистер Мехмет: через пятнадцать, да хоть и через двадцать пять лет вы еще будете крепким мужчиной, сможете во всю силу насладиться радостями жизни, радостями свободы!..
Адвокат изобразил на лице такую радужную улыбку, словно ждал, что Абдула сейчас же кинется к нему с благодарными объятиями.
Кидаться обниматься через стекло Абдула не поспешил. Он занялся расчетами. Двадцать пять, а то и пятнадцать лет!.. — Абдула невольно зажмурился от такой перспективы. В первом случае это будет всего лишь тысяча триста четыре с половиной недели вместо двух тысяч шестисот девяти, а во втором и вовсе — сущие пустяки, сколько там? — Ну, грубо, десять лет — пятьсот двадцать недель, даже больше, значит, если отнять от двадцати пяти, останется только восемьсот! Меньше чем треть!.. Ну да, пятнадцать — это меньше трети от пятидесяти!.. И главное даже не то, что треть, а то, что появляется предел: сегодня восемьсот, через неделю — семьсот девяносто девять, потом — семьсот, потом когда-то — девяносто девять, и наконец — конец! Вот что самое главное: когда-нибудь покажется конец! — Приятно засосало где-то в области желудка, наполнился слюною рот, в коленях и в руках почувствовалась слабость…
«Вот именно! Он тебя расслабляет, этот придурок, а ты заслушался! Пятьдесят лет!.. Пятнадцать лет!.. Кто, кроме Всевышнего Аллаха, может знать, кому и сколько на роду написано? Я, может, уже завтра отсюда выберусь, а ты и до апелляции не доживешь!» — Абдула резко, с досадой, махнул рукой и вновь улегся на кушетке спиной к защитнику. Тот помолчал немного, потом заговорил: еще бы адвокату не заговорить!
— Я вижу, мы вас утомили… Ладно, пока что я вас оставляю, нам еще надо осмотреть все прочие камеры, числом двенадцать… Ох, я, кажется, проговорился?..
Если он ждал ответа на свой вопрос от Абдулы, то, ясное дело, не дождался. А если проговорился, «эта стерва» ему врежет, мало не покажется!.. Абдула довольно улыбнулся. Впрочем, проговорился или нет, Абдула точно сказать не мог: число «двенадцать» как будто прозвучало для него впервые, но, кто его знает, может, не обратил внимания, та идиотка-телеведущая могла назвать, по новостям рано или поздно передадут, когда инкогнито тюрьмы раскроется, — а что раскроется, Абдула не сомневался так же, как и телеведущая, и как сама мисс Барлоу. И наконец, вполне возможно, что подробнейшее описание тюрьмы имеется где-то в компьютере, куда он до сих пор залезть не удосужился.
— Ну, вот, пока прощаюсь с вами, надеюсь, не чересчур надолго… — адвокат продолжил говорить как ни в чем не бывало. — Да, кстати, мы сегодня в известном смысле ваши гости. Обедать будем здесь, и нам дадут те самые блюда, что и вам… Прокурору, сами понимаете,
надо знать, как кормят заключенных, а мне мисс Барлоу любезно разрешила присоединиться… Весьма достойная особа, вы не находите?Чего там Абдула находит или не находит, с защитником делиться он не собирался. И тот промолвил напоследок:
— У меня будет к вам маленькая просьба, мистер Мехмет. Вы, если не ошибаюсь, сами выбираете себе меню? — Он знал и сам, что не ошибается, и потому, не дожидаясь подтверждения, высказал наконец свою просьбу: — Не могли бы вы воздержаться на сей раз от острых блюд? Мне острого нельзя, у меня, видите ли, больной желудок…
«Еще бы, столько врать!» — подумал со злорадством Абдула и решил непременно выбрать в меню остронаперченный бараний шилаплав: он уже давно его там заприметил, да все как-то руки не доходили. Кстати, грузин Гизо его прекрасно готовил, когда задерживался на карьере в выходные, а буфетчик в эти дни не работал: готовить его просто, рис, вода, баранина и специи — тот же перец, лавровый лист, — чем больше, тем лучше. Это не плов, который требует особого искусства, а просто вкусная рисовая каша с мясом. Гизо говорил, что в Грузии шилаплав подают только на поминках, и вздыхал при этом не то по Грузии, не то из-за того, что постоянно чувствовал себя здесь, как на поминках…
— Good buy! — донеслось наконец из «зазеркалья», но адвокат и после этого не исчез. Из-за стекла опять послышался его голос: — Да, мисс Барлоу просила передать, что больше вас сегодня до обеда никто не побеспокоит…
Вах, как я благодарен! Что там осталось до обеда? — Абдула приподнялся на кушетке: адвоката за стеклом уже не было. Однако свет на этот раз не погасили, стекло стеной не заменили, все помещение, задрапированное красно-коричневой тяжелой тканью, легко просматривалось в неярком освещении, и Абдула впервые, подойдя к стеклу вплотную, принялся внимательно его разглядывать. Глядеть там, собственно, было не на что: тяжелые складки материи полукругом, того же цвета пол и потолок, углы все сглажены, — и все же Абдуле вдруг неимоверно захотелось туда: пройтись, потрогать эту ткань, — ведь это не бумага и не дурацкий упруго-мягкий материал, готовый всхлипнуть по любому поводу! Ох, как вдруг сильно захотелось ему туда! До боли в сердце, до пустоты в желудке!
«С чего бы, собственно, чего я там не видел? — Абдула старался хотя бы рассердиться на себя, чтобы подавить искушение. — Защитничек проклятый, это он меня расслабил своими лживыми обещаниями! Никто мне срок не сократит, всегда тут буду сидеть, так что даже до этой дурацкой ткани не дотянуться!»
Ох, как нехорошо сделалось Абдуле!..
Отвернуться бы, да не на камеру смотреть, где все постыло, в окошко бы уткнуться, но ведь окошко наверняка закрыто, как всегда… Ба, что это? — Ну да, окошко-то как раз открыто! Вот это да!
Абдула со всех ног бросился к окну и жадно стал вглядываться в обширную залитую солнцем панораму. Какое облегчение! Большое, да… Но ненадолго. Очень скоро Абдула почувствовал, что туда, на волю, ему хочется гораздо больше, чем в тесное задрапированное помещение… «Ну да, — горестно подумал Абдула, — зря эта стерва ничего не сделает… Не для того она окно открыла, чтобы меня порадовать…» Абдула понуро отошел и от окна. Монитор она, конечно, не включила… Нет, не включила. Не дура, знает, что делает… Монитор у меня шестнадцать часов в сутки и ни минутой больше. Вполне достаточно, никто не придерется. Окно — дело другое. Ведь так и отчитается перед любой комиссией: «В отсутствие посетителей окно бывает открыто»… И любая комиссия найдет такое обращение весьма гуманным… «Ох, чтоб вам подавиться вашей гуманностью!» — последние слова Абдула выкрикнул во весь голос, а потом, чуть не рыча, повалился на свою кушетку и пролежал там, то ворочаясь, то замирая, добрый час, пока, уже перед самым обедом, над ухом у него не прозвучал знакомый ровный голос: