Кара для террориста

Перед самым обедом, как всегда, явилась «эта стерва», мисс Барлоу. Прогрохотал, как по заказу, самолет, она немного помолчала, пережидая грохот. Абдулла, увидев ее мельком, больше в ту сторону не смотрел; уселся на кушетке к ней спиной и уставился на часы: 11:57 АМ, — терпеть от силы три минуты.

— Приятного тебе обеда, Абдула, — донесся из-за спины ее спокойный голос. — Но, переваривая пищу, не забывай подумать, ты помнишь, о чем… — пауза.

И — ожидаемый вопрос:

— Абдула, зачем ты убил мою маму?..

Обед принес, конечно, облегчение, но Абдула с унынием отметил, что прежней радости ему шурпа уже не доставляет. Привык, приелось, да и пожелание «приятного обеда» от «этой стервы» радости не прибавляло.

Шурпу он выбрал сам. Возможность выбрать что-нибудь другое, как всегда, имелась, но Абдула понимал: разнообразием тут делу не поможешь. Да и не привык он к разнообразию… Зачем оно? А если тут и вправду полвека просидишь, любое разнообразие покажется однообразным… Абдула пригорюнился. Вот и молитву надо было перед обедом совершить. «Эх, ты!» — укорил себя Абдула. В принципе, можно и сейчас, но настроения ни на молитву, ни даже просто на монитор не было никакого.

Абдула снова разлегся на кушетке и, упрекая себя, что тратит зря драгоценные свободные минуты, собственно, целый час, так с упреком и уснул… Спал он несладко, снилось что-то тягостное, часто просыпался и снова забывался в тяжелой дреме… Как бы то ни было, так пролетело добрых три часа. Когда совсем уже проснулся, на часах светилось 04:01 РМ. «Вот здорово! Выходит, добрых два визита я проспал!» — поздравил себя с небольшим, но явственным успехом Абдула.

Но — два проспал, а три еще осталось! Вот они, сидят, стоят — такие же, как утром… Нет, не совсем такие, переговариваются между собой, негромко так, вполголоса, но, сразу видно, обсуждают Абдулу, даже руками на него порой показывают, словно по статям разбирают. «Вот и спи при них!» — Абдула резко поднялся. Ну, туалет, умылся, минут пятнадцать одолел. А дальше? Ведь до семи еще так далеко!..

Откуда их столько? Если по группе в час, выходит восемь групп, да по пятнадцать человек на группу — выходит сто двадцать человек. Где она только их берет? Хотя, если восемьдесят семь убитых, то раненых должно быть в четыре-пять раз больше, вот и получается, как ни крути, четыреста. Если они будут вот так, по сто двадцать в день приходить, то дня на три их точно хватит. Ну, ладно, а потом? — «Э, про «потом» пусть эта стерва голову себе ломает!..» — Абдула выбросил эти подсчеты из головы.

Он вспомнил, как собирался играть с самим собою в шашки-шахматы, но дело не заладилось. В субботу вечером и в воскресенье играл на мониторе, неплохо было, — Абдула вообще неплохо играл в шахматы, средний уровень компьютера обыгрывал, хоть и не без труда. Но монитор с компьютером — это одно, а если без него? На мониторе и другие игры — сколько хочешь. Трехмерных с «терминаторами» и стрельбой, конечно, нет, но есть другие: Абдула еще не разглядел, какие именно, но тех, которые из Виндоуза, полный набор. Абдуле особенно нравился «сапер», еще на воле готов был ковыряться с ним часами, так навострился, что, бывало, меньше чем за 120 секунд находил все бомбы.

Но это если монитор включен, а тогда и без «сапера» найдется, чем заняться. Главное, вот сейчас, — а как? Фигурки можно вылепить из хлеба, это легко, но доску чем расчертишь? — Казалось бы, такой пустяк — доску расчертить, а получалось, нечем. Стол есть, поверхность подходящая, но линии чем, клубничным джемом, что ли, наносить? — Ведь ничего другого в камере не сыщешь!

Абдула с досадой представил, как будет липнуть клубничный джем, мазаться на пальцы, на фигуры… — нет уж. Попробовать нарвать квадратики из полотенца, поаккуратнее, прикрепить хлебным мякишем, в «шахматном порядке»?

Попробовал, восторга не испытал: мнутся, загибаются, отрываются… Ну, если постараться, можно и привыкнуть. Все равно, делать больше нечего. Теперь фигуры: булочки все одного цвета, надо за ужином хлеба ржаного в меню отыскать, если найдется… А если нет, придется вместо цвета выдумать для фигур разные формы… Скажем, одни плоские, другие круглые. Или круглые и квадратные. Э, все равно, нехорошо, путаться буду. Ну, тогда сначала шашки, легче будет разбираться. Потом уже за шахматы возьмусь. Времени много, спешить некуда… Стоп, кажется, придумал: бумагу можно слегка размочить, скатать из нее жгутики и такими жгутиками-колбасками выложить решетку, вот и получится доска! Черные клетки нашлепками из той же бумаги отметить, и все, играй! Здорово!

Абдулла тут же принялся за дело. Главная трудность — не перемочить, чтобы бумага не стала растворяться. С нескольких попыток удалось найти более-менее подходящую пропорцию, скатать и выложить два жгутика углом, но пока пробовал следующий, самый первый высох и начал рассыпаться в порошок. Вот тебе и на!

Ладно, придется просто расположить в шахматном порядке хлебные нашлепки. Тоже неплохо: чем не доска?

Возня со жгутиками и с хлебным мякишем напомнила Абдуле про «клейстер»: так люди, посидевшие в советских тюрьмах, называли особый клейкий материал, который умельцы производили там из черного хлеба. Хлеб для этого жевали, потом прожеванную кашицу протирали ложкой сквозь марлю или ткань и то, что получалось, размазывали тонким слоем по листу бумаги и вешали сушить. Подсушивали не до хрупкости, а все еще пластичный материал сминали, разминали и лепили из него всевозможные поделки: брелки, чаще всего в виде туфелек-мокасинов, те же «зари», то есть игральные кости… На мокасины наносили аккуратный узор из мелких обрезков соломы, а солому добывали из метелки, которая имелась в каждой камере: одной соломинки хватало на множество поделок. Подсохнув окончательно, клейстер становился твердым, как камень, и практически вечным: Абдула видел такие мокасинчики у «сидельцев», завершивших свой срок в советских тюрьмах добрых двадцать лет назад.

Да, «зари» бы из клейстера слепить, вот бы получилось развлечение! Играл бы сам с собой на визитеров: Абдула с удовольствием представил, какие у них будут рожи, когда он поставит на кон кого-нибудь из них — вот, скажем, этого, потолще. Стоит, на Абдулу кивает, что-то соседу говорит, а подойти сейчас к нему и крикнуть: «Эй, я тебя проиграл! Теперь придется тебя зарезать!» Ха-ха!

Но это точно надо клейстер: просто из хлеба слепишь, тут же рассохнутся, раскрошатся, развалятся… И чем на них очки прикажешь выцарапывать, ногтями? — Не получится. Не видно будет. На клейстере как раз бы получилось хотя бы цифры нацарапать, хоть римские, хоть арабские… Вот именно, «арабские»… Даже цифрами нашими пользуются, а туда же: «Наша культура! цивилизация!»…

Как уже отмечалось, Абдула в подобных случаях от арабов себя не отличал.

Однако клейстера тут не сделать: никакой тряпки в камере не найдется, чтобы процедить… А если не процеживать, просто пожевать немного и потом налепить?.. На что? — Бумаги нет, эта, от полотенца, растворится… Прямо на стену, на окно? — Нет, пачкать окно Абдуле не захотелось, давай на стену что ли…

Вынул из-под заслонки свежую булку, смял небольшой кусочек, прожевал слегка, ляпнул на стенку: ну, что? А вот что: кусочек прямо на глазах набух дополнительной влагой и вдруг всосался в стенку с ясно различимым всхлипом, как прежде мыльная пена на полу ванной или брызги кофе здесь, в камере.

Вот тебе и раз! Хорошо хоть, на столе нашлепки… Да нет, нашлепки тоже! Повлажнели на глазах и так же быстро, на глазах, всосались! На влагу, сволочь, реагирует! Ну, стерва! Ну, гадина!.. — Абдула чуть не заревел от злости. Хотя, чего реветь? Разве ты раньше об этом не догадывался, еще когда окошко думал, чем занавесить? — напомнил себе Абдула. — Но тогда еще более досадно, что забыл, дураком себя выставил… — Он раздраженно зашагал взад и вперед. Только тем и утешился, что за всеми этими занятиями-размышлениями время визитеров почти что истекло.