Карач-Мурза

С этими словами старик взял с полки свернутый кусок белого полотна, а из угла – стоявший там заступ и вышел из избы. Карач-мурза, с легкой жутью в душе, последовал за ним.

Молча пройдя шагов триста по узкой лесной тропинке, они вышли на небольшую круглую поляну, залитую лунным светом. Здесь старик, передав своему спутнику заступ, опустился на колени, скрестил руки на груди и наклонил голову так, что борода его почти касалась земли. Так он простоял недвижно несколько минут, что-то тихо бормоча. Потом внезапно, весь содрогнувшись, пал на землю, распростершись ниц и раскинув крестом руки. И в этот миг не сводившему с него глаз Карач-мурзе показалось, что вокруг неподвижно лежащего перед ним тела из почвы струится мягкое голубоватое сияние. В суеверном трепете он закрыл глаза, шепча про себя молитву, а когда минуту спустя снова их открыл – странного света уже не увидел. «Наверное, то ветерок пошевелил вокруг старика траву, посеребренную лунными лучами, а мне невесть что померещилось»,– подумал он, не без усилия овладев собой.

Ипат между тем снова встал на колени и, расстелив перед собою принесенный полотняный платок, тихо сказал, не оборачиваясь:

– Теперь копни вот здесь, сбоку и кинь землю на плат! Да крепко думай о том, что желаешь узнать.

Карач– мурза повиновался: нажав ногою на заступ, он вы вернул порядочный ком рыхлой земли и бросил его на разостланный белый холст. Старик тотчас склонился лицом к беспорядочно рассыпавшейся груде, пытливо вглядываясь в ее причудливые очертания.

– Вижу тую грамоту, через минуту глухо и отрывочно заговорил он.– Цела она. Хоть ноне ты ее в Звенигороде и не сыщешь, а будет она в твоих руках… Только не скоро пойдет она тебе впрок… Труден и долог твой путь… И не так судьба твоя сложится, как ноне тебе гребтится. Вижу много битв и много крови… Вот делишь ты ложе и власть с прекрасной царицей, а вот в почете и славе стоишь у самого престола могучего и грозного царя… но сокрушит того царя и царство его другой, гораздо великий и грозный. И ты все потеряешь. Вижу, – скачешь ты один по степи, и волосы твои и борода белы… Сюды скачешь… Здесь доживешь свои годы и ляжешь в землю отцов. Тому верь, ибо так будет!

«А может, и не так,– недоверчиво подумал Карач-мурза.– Где эти великие цари теперь, когда все, что завоевал и соединил Чингис, разваливается, как эта кучка земли? И коли впрямь знает старик грядущее,– было бы ему открыто и минувшее, а он небось и словом о нем не обмолвился!» И в памяти Карач-мурзы в этот миг встала Ирина.

Ипат как будто подслушал его мысли. Взяв платок за углы, он сильно встряхнул его и вновь склонился лицом к таинственной земляной россыпи, принявшей теперь совершенно иные очертания.

– А чтобы не было у тебя сумнений,– промолвил он,– теперь скажу тебе, что невдавне было… Вот лежишь ты, почти без жизни, на постеле, и женщина младая целует твое лицо… вот подняла она голову… сероглаза и собой хороша, как заря утренняя… пожди… сейчас скажу тебе, кто она…

– Не надо, старик, довольно! – почти в ужасе вскрикнул Карач-мурза. – Верю тебе во всем! Открой мне только – кто дал тебе умение видеть минувшее и грядущее? Ты ни разу не осенил себя крестом, не помянул имени Бога либо Аллаха! В избе твоей я не видел ни икон, ни языческих кумиров… Ужели сила твоя от дьявола?

– От дьявола у человека не сила, а слабость,– ответил Ипат.– Источник же силы и мудрости есть Отец небесный, единый для всего живущего. Истинного имени его не дано знать никому из смертных,– ибо не может человеческий разум вместить высшей мудрости,– а потому в разные времена и у разных народов называют его по-разному. И не нужны тому Отцу нашему ни храмы, ни попы, ни иконы, ни выдуманные людьми обряды. Помолись ему, глядя на небо, как апостолы изливались; не по-книжному помолись, а теми простыми словами, что сами просятся у тебя из сердца, и он услышит! А благодать его в Матери-земле,– от нее идет к человеку сила, ибо она породила все живущее, в ней же упокоится всякое дыхание. Коли ты чист душою и телом, не оскверняешь собою Мать свою, а с любовью и верою у нее просишь,– она даст тебе по любви и по вере твоей: чем крепче любовь и вера, больше даст, и нет пределов ее щедрости! Ей же, ко груди припав, исповедуйся во грехах своих, а не попам, кои и сами живут в грехе. Вот теперь и разумей, отколе идет моя сила. Ну, пойдем, одначе,– усталым голосом добавил он, стряхивая с платка землю и поднимаясь на ноги.– Место это свято, и тут тебе долго оставаться негоже.

* Здесь устами Ипата высказаны основные положения секты так называемых стригольников, возникшей на Руси в четырнадцатом столетии и положившей начало многим позднейшим сектам.

И Карач– мурза, не переставая дивиться тому, что он в этот вечер увидел и услышал, молча последовал за старцем в избу, а наутро, совершенно окрепший и бодрый, пустился в дальнейший путь.

Глава 34

Весь следующий день Карач-мурза находился под впечатлением событий минувшей ночи, и в особенности – последних слов колдуна. А в том, что Ипат колдун, у него не оставалось никаких сомнений.

«Отец небесный,– это, вестимо, так и есть,– размышлял он в пути, бросив поводья на шею лошади и предоставляя ей плестись шажком.– Почти все люди верят, что Бог един и что Он живет на небе. Но Мать-земля? Он говорит, что она дает человеку силу и мудрость… В это хорошо верить тому, кто обрабатывает землю и живет ее дарами… Вот как он: сто лет любил ее и лелеял и теперь она открывает ему тайны прошедшего и будущего. Открывает, или он только так думает? В Ургенче я знал одного китайского мудреца, который, глядя в стеклянный шарик, мог увидеть то же, что этот колдун видит в кучке земли. Но он не молился стеклу и не думал, что от стекла зависит его умение проникать в тайны времени. Может быть, Ипат только считает землю источником той силы, которую за долгую жизнь приобрел его собственный разум? Но если земля и вправду таит в себе такую силу,– чего можем ожидать от нее мы, князья и воины, постоянно заливающие ее кровью? Нам лучше не верить в это, иначе страшно будет даже ходить по земле! Наверное, она нас еще терпит потому, что мы тоже ее любим и часто поливаем не только чужой, но и своею кровью…»

Карач– мурза все же был почти уверен в том, что старик действительно видел его будущее и что все случится именно так, как он предсказал, а потому вначале хотел даже отказаться от поездки в Звенигород: зачем терять время и вступать в неприятный разговор со звенигородским князем, если грамоты Мстислава Михаиловича он все равно теперь не получит. Не лучше ли подождать, лучше ли подождать, пока эта грамота сама попадет к нему в руки, как сказал колдун? Но, подумав немного, он все-таки решил ехать: если князь Федор Андреевич отдаст ему грамоту, будет ясно, что старик его попросту морочил; если не отдаст,-меньше сомнений останется в том, что и другим его предсказаниям надо верить.

Он пытался обдумать заранее, что и как скажет князю Федору, но в конце концов решил, что это будет видно, когда они встретятся, в зависимости от того приема, который будет ему оказан. О Федоре Андреевиче все отзывались с уважением, так же был склонен отнестись к нему и сам Карач-мурза, а потому все, что хоть отдаленно походило на обман, казалось ему тут недопустимым. На последнем ночлеге боярин Снежин перестал существовать, и во двор Звенигородского князя Карач-мурза въехал в своем обычном татарском одеянии, сопровождаемый нукером, везшим его бунчук.

Когда дворецкий доложил, что приехал неизвестный татарский князь и просит свидания с ним,– Федор Андреевич недовольно поморщился. Как почти все русские люди, он терпеть не мог татар, а князь, от Орды теперь независимый,– мог позволить себе роскошь не скрывать этого. Однако треххвостый бунчук говорил о столь высоком положении посетителя, что он все же счел нужным самолично выйти на крыльцо, встретить гостя.

Князь Федор был богатырского роста и сложения мужчина, лет пятидесяти. Но в его белокурых волосах седина не была приметна, а бороду он брил и потому казался много моложе своих лет. Лицо его было приятно и было бы даже красиво, если бы не переломанный нос, слегка покривившийся вправо. Заметив эту особенность, Карач-мурза тотчас вспомнил рассказ Софонова, и ему стало смешно: работа Никиты!

На Федора Андреевича гость произвел благоприятное впечатление. Он вовсе был непохож на татарина, и князю показалось, что они где-то уже встречались. А потому неприветливое выражение почти полностью сбежало с его лица, когда он промолвил:

– Будь здрав и благополучен, царевич! И не обессудь: с Ордою мы ныне, благодарение Господу, делов имеем мало, потому не знаю я по-татарски. Но ежели ты нашей речи не разумеешь, велю кликнуть толмача.

– В том нет нужды, князь. Я разумею и говорю по-русски.