Карагач. Книга 1. Очаровательная блудница
Шрифт:
10
Распятый камуфляж Галицына был неким символическим, угрожающим знаком всем, кто ступит на этот берег. Пока было чучело, но от него исходила чужая, зловещая воля и решимость.
Однако настоящее распятие они обнаружили спустя полчаса, когда звериный рев повторился, и как показалось, чуть ближе. Сын пленного фашиста передернул затвор автомата и крадучись двинулся на звук. Рассохин хоть и был безоружен, однако пошел следом: впереди стояла стена стволов могучих сосен, видимость полтора десятка шагов, не более, и зверь, если
Вдруг участковый вскинул автомат и стал выглядывать что-то из-за дерева. Замер на мгновение, расслабился и ругнулся.
– Ничего себе упаковали! Вот это уже чистый криминал…
Впереди между двух сосен на земле корчился человек: сквозь рукава его брезентовой куртки была пропущена березовая жердь метров шести длиной, растянутые кисти рук и локти прикручены веревкой, а на голове – брезентовый чехол от палатки, завязанный на шее.
Рассохин слышал о такой старинной казни по-таежному, но видеть подобного еще не приходилось…
Человек пытался встать, однако сил уже не хватало, жердь перетягивала и одним концом упиралась в сосну. Участковый ловко рассек веревки и вспорол рваные рукава энцифалитки, после чего сдернул прогрызенный напротив рта мешок и отпрянул.
– Мать твою!.. Мишка? Скуратенко?
Тот сел, как чурка. Затекшие, с посиневшими кистями руки не слушались, взгляд дикий, блуждающий. Глаза загноились, губы истрескались и кровоточили, на грязном заросшем лице какие-то белые разводы.
– Убью, сука! – прохрипел он. – Ментяра поганый…
– Мишка, ты что? – Участковый поставил его на ноги, прислонил к дереву. – Это же я, Федор Гохман!
– Зарежу паскуду…
– Тебя кто распял?
– У-у, падла! – заревел и одновременно заскулил моторист. – Он мне ответит! Кишки выпущу!
Гохман похлопал его по щекам.
– Ну все, все, ты спасен, будешь жить. Кому кишки собрался выпускать? Кто тебя так?
– Полкану этому долбаному! – осмысленно проговорил Скуратенко.
– Тебя что, этот полкан на жердь поставил?
– Не поставил, а подставил, падлюка. Сдал, сучий потрох!..
– Ладно, пошли на стан.
Участковый закинул одну безвольную руку себе на шею, Рассохин подхватил другую, но Скуратенко слабо воспротивился.
– А ты – кто?
От него несло, как от бомжа – мочой, немытым телом…
– Это свои, – успокоил Гохман. – Рассохин, ученый из Москвы.
– Какой Рассохин?
– Тот самый, геолог…
– Чуть коньки не отбросил, – расслабившись, пожаловался вдруг моторист. – Жрать дайте…
– Жрать на стане. Кто распял-то тебя, если не полкан?
– Полкана самого чуть… – Скуратенко выматерился. – Из-за него и меня приговорили.
– Кто? Погорельцы?
– Сорокинские, твари…
Вероятно, он
только сейчас начал понимать, что спасен, и от этого стал обвисать, едва перебирая ногами, однако Гохман расслабиться ему не давал, допрашивал на ходу:– Что, у Сорокина люди есть на Карагаче?
– Ты мент, а не знаешь! – возмутился моторист. – За что тебе только зарплату дают?!
– Ты короче, без комментариев!
– Четверо на «Прогрессе», баба с ними, молодая, красивая, зараза… – Скуратенко простуженно хрипел, скорее, страдал от высокого жара. – Вся в кожу одета, как змея, окороками виляет… Я бы их всех положил, да полкан стрелять не дал, гад. Увидел красивую бабу и раскис. Они меня на жердь, а его с собой увезли…
– Куда?
– Вверх пошли…
– Чем они тут занимаются? Копают клады?
– Хрен знает. Головы народу пудрят, проповеди читают… В общем, лечат.
– Как – лечат?
– Мозги лечат. Полкана воспитывать увезли. А я, видно, конченый для них… Но я не в претензии! Заявления писать не буду.
– Почему?
– Не хочу!
На стане Скуратенко положили на расстеленную палатку, и Гохман принялся его потчевать: сначала напоил яблочным соком, а потом разогрел тушенку и стал кормить бульоном, с ложечки, как ребенка. Тем временем Рассохин массировал его руки, онемевшие от веревок: правая уже чуть шевелилась, но левая, синюшная, висела плетью.
– Его надо в больницу, – сказал Стас. – У него явная пневмония, воспаление легких. Вон какие хрипы, и потный… На сырой земле лежал.
– Ты что, доктор? – между делом спросил Гохман.
– Это мы проходили…
– Не поеду, – захлебываясь от жадности, заявил моторист. – Пока их, сволочей, не грохну. А бабу эту, стерву, на кукан насажу!
– Они траншей нарыли?
– Ну да. И снова копать приехали, с лопатами. А тут мы…
– Говоришь, они только мозги лечат?
– Они не золото ищут – книги…
– Какие книги?
– С какими-то знаниями, древними. По медицине, что ли, я не понял. А полкан понял, сука…
– На Коренной Соре вы с полковником копали? – вдруг спросил Рассохин, чем вызвал недовольство.
– Мы, а что тебе-то? Ты вообще откуда взялся на Карагаче?
Участковый заткнул ему рот ложкой.
– С ученым повежливей надо, Миша…
– Носит вас! – с трудом проглотив бульон, сказал тот. – Полковники, ученые! И эти еще, лекаря, мать их… И все лечат!
Стас достал из рюкзака фляжку, налил глоток водки в стаканчик и поднес ко рту Скуратенко.
– Выпей, может, подобреешь…
Тот выпил и на самом деле слегка подобрел, даже пальцы левой руки зашевелились. Правой же попытался сам взять ложку. Рассохин не отступал.
– Клад с полковником поделили?
– Поделили, – не сразу признался моторист. – Он себе больше взял, волчара… Налей еще?
– Что хоть было? – Стас выпоил еще стаканчик.
– Книги кержацкие. Иконы медные, кресты…
– А золото?
– Не было там золота! Один крест только серебряный, килограмма на полтора. И еще корка от книги, тяжелая. Но полкан все себе взял!