Карамело
Шрифт:
– Жизнь моя, я же говорил тебе, что так оно и будет. Сначала ты ссужаешь своему брату деньги, и – посмотри только! – вот чем он тебе отплатил.
– Я все понял, Лича. Начинай паковать вещи. Завтра мы уезжаем в Толуку. Это решено.
Внезапно все Бабулины дети решают уехать. Дядюшка Малыш с семьей – в Веракрус. Дядюшка Толстоморд и Тетушка Лича – к ее родственникам в Толуке. Но сегодня ночью то и дело хлопают двери, дети хнычут, когда их загоняют в кровати, а гостей провожают до ворот.
– Спасибо. Счастья. Спокойной ночи, спокойной ночи, – желают некоторые из них, а другие лишь повторяют: «Хорошо, хорошо», слишком усталые для чего-либо еще.
Оралия, зевая, отпирает ворота. Ворота на визжащих петлях тоже зевают.
Сеньор Кучи не смотрит на меня. Затем ворота со страшным грохотом захлопываются, словно в кино.
Может, он обо всем забыл. Может, ему нужно приготовить для меня комнату принцессы. Может, он говорил о завтрашнем дне. Следующим
– Лалааааааа!!! Ты идешь или мне спуститься и привести тебя?
– Иду!
Но он так и не приехал ко мне.
Ни на следующий день. Ни потом. Никогда, никогда, никогда.
14
Fotonovelas
Теперь, избавившись ото всех, Ужасная Бабуля может отпереть шкаф из орехового дерева и доставить удовольствие любимому сыну. Она извлекает на свет божий то, что сохранила со времени его предыдущего приезда. Неровную стопку fotonovelas [120] и комиксов. El libro secreto. L'agrimas, risas y amor. La familia Burr'on [121] . Папа читает это и свою спортивную газету, напечатанную чернилами цвета шоколадного молока. Целый день проводит в постели, куря сигареты и читая. Он не выходит из комнаты. Ужасная Бабуля приносит ему еду на подносе. Из-за двери не доносится ничего, кроме звука переворачиваемых страниц и папиного смеха-кудахтанья.
120
Бабуля сохранила его любимые fotonovelas:
«Жен много, мать одна»
«Пресвятая Дева, ты убил ее!»
«Будь проклят»
«Все женщины одинаковы!»
«Я убил любовь своей жизни»
«Не заставляй меня совершать безумные поступки»
«Ей наплевать на твои чувства!»
«История, не имеющая конца»
«Несчастнейшая из женщин»
«Я вышла замуж за мужлана (Но при мне он стал утонченным человеком)»
«Достоинства его возлюбленной»
«Я была его королевой… Почему он так изменился?»
«Женщина, с которой у него были отношения»
«Мне уйти или как?»
«Прошу Господа вразумить меня, ибо не знаю, что мне делать»
121
Тайная книга. Слезы, улыбки и любовь. Семейство Буррон (от burro – осел)
15
Золушка
– Каждый раз, как я вхожу в комнату, Бледнолицая Тетушка и твоя бабушка замолкают.
Вот что говорит мне Мама, стирая нашу одежду в раковине на крыше. Прачка Ампаро занималась этим по понедельникам, но теперь Мама стирает сама, потому что Бабуля жалуется на большие расходы на воду, электричество, слуг, еду и так далее, далее, далее. Вот что бурчит себе под нос Мама, засыпая одежду порошком, наливая холодную воду из банки из-под кофе и стирая штаны моего брата в каменной раковине или скребя воротник рубашки маленькой соломенной мочалкой, похожей на платье танцовщицы. Банка елозит по твердому дну раковины, мама что-то бормочет, и фыркает, и ругается, но делает это так тихо, что я почти не разбираю, о чем это она.
Мама каждый день наряжается и берет меня с собой на прогулку.
– Лалита, пошли.
– Куда?
– Без разницы.
И каждый день мы забираемся все дальше. Поначалу доходим лишь до киосков с журналами и жвачкой «чиклетс», на следующий день идем по бульвару la calzada de [122] Гуадалупе или Мистериос. А иногда по направлению к центру. На тенистой стороне улицы сладко пахнет апельсинами. Торговка раскладывает на полотенце свой товар горками, ее малыш спит на пустом мешке. В дверях другого дома на пестрой rebozo лежат тыквенные семечки, их продают в кульках из газетной бумаги. Древний старик, один его глаз закрыт, а другой молочного цвета, протягивает руку и шепчет:
«Подайте, Бога ради», а затем ревет: «Господь возблагодарит вас», когда мы даем ему две монеты.122
Шоссе
В другие дни мы направляемся к Ла Вилле, и воздух тут наполнен громыханием, и хрипом, и гудением автобусов, такси и автомобилей, визгом и лаем, и криками продавцов воздушных шариков, и открыток, и свеч, и иконок, и женщина плюхает на противень тесто для сладкого печенья gordita, жарит на сковороде еду, наливает фруктовые напитки. Пахнет подгоревшими gordita и жареной кукурузой.
Но мы никогда не заходим в la bas'ilica. Сидим на солнце на ступеньках плазы до тех пор, пока кости не согреются и наши спины не устанут, едим горячие gorditas и пьем ананасовый лимонад, наблюдая за тем, как пьяный мужчина танцует с собакой, девушка вяжет салфеточки из розовых ниток, а вдова под черным зонтиком медленно-медленно, словно циркачка по канату, идет на коленях к церкви.
А иногда мы идем на зловонный запах мясного рынка, где бычьи головы – с боя быков? – лежат в большой липкой луже крови, их отвратительные толстые языки вывалены наружу, а глазницы полны жужжащих мух: «Не смотри!»
А однажды мы даже забредаем в ресторан на перекрестке бульваров, его стены, внутри и снаружи, облицованы блестящими зелеными и черными плитками, расположенными в шахматном порядке, а окна, снабженные металлическими жалюзи, выходят на оба бульвара, и когда ты смотришь внутрь, то ясно видишь еще один бульвар, его дома, и машины, и спешащих после работы домой людей, и грузовик, к бамперу которого прикреплена гремящая и поднимающая снопы искр и пыли цепь. И мы сидим за удобным столиком, застеленным чистой коричневой бумагой, на которой стоит солонка с дырочками вверху, зернышки сырого риса мешаются в ней с солью, а в еще одной солонке лежат зубочистки, а в стеклянном стакане – сложенные треугольниками салфетки, сам же столик качается, и официант подкладывает под одну из его ножек сложенную крышку спичечного коробка. И мы заказываем обед, в который входит суп fideo [123] , и лаймы, и горячий хлеб bolillo, и маленькие шарики масла, а еще стейк в панировке, и Мама нарезает его для меня.
123
Лапша
По радио поет Хорхе Негрето – печальную песню о цветке, что уносит река. Мама в похожих на кошачьи глаза солнечных очках смотрит на улицу, ни на что конкретно, и вздыхает. Так она сидит долго. Она в новом белом платье, купленном специально для этой поездки. Собственноручно выглаженное ею это безрукавное платье подчеркивает смуглость ее кожи, напоминающей о глиняных кирпичах под дождем. И я думаю, как прекрасна моя Мама, сейчас она выглядит как настоящая кинозвезда, а не как наша Мама, которой приходится самой стирать одежду.
Мама ломает зубочистки и складывает из этих ошметков небольшую горку, и скоро целых зубочисток не остается. Когда она наконец вспоминает о том, что рядом с ней сижу я, то касается моей щеки и спрашивает: «Может, ты хочешь чего-то еще, Золушка?» И это значит, что настроение у нее хорошее, ведь она зовет меня так, только когда не сердится, и она покупает мне разную еду – лимонад «Лулу», молочное желе, нарезанный дольками огурец, вареный початок кукурузы с маслом и манго на палочке.
– Может, ты хочешь чего-то еще, Золушка?
И я счастлива тем, что Мама сейчас вся моя, кормит меня разными вкусностями и разговаривает лишь со мной, и мои братья не мешают нам.
Когда мы возвращаемся в дом на улице Судьбы, я не могу сдерживать себя. Счастье извергается у меня изо рта, словно шипение из газировки, если хорошенько поболтать ее. Первое, что я говорю, когда вбегаю во двор, это:
– Угадайте, где мы были! В ресторане! – И если до того мы с Мамой были ограждены неким магическим заклятием, то этими самыми словами я снимаю его.
Бабуля корчит гримасу, и Бледнолицая Тетушка корчит гримасу, и Папа тоже корчит, и позже Мама ругает меня и говорит: «Ах ты болтушка, почему ты все всем рассказала?» Но если мне не следовало делать этого, то почему? И почему Мама не сказала, что никому ничего нельзя говорить, до того? И почему все так сердятся на то, что мы поели в ресторане? Я ничего не понимаю, кроме одного: это из-за меня Мама кричит:
– Я больше не могу! Уезжаю отсюда к чертовой матери. Невозможно открыть холодильник и съесть яблоко, если мне того хочется! !Me voy a largar, me oyes! [124]
124
Я уеду, вот увидите!