Каркуша или Красная кепка для Волка

И вот, то ли у меня аргументы в кои-то веки оказались железобетонные, то ли улыбка у Сенечки вышла настолько задушевная, что кровь в жилах стыла отнюдь не в фигуральном смысле слова, понятия не имею. Зато факт на лицо, прогнать спектакль удалось меньше чем за час, отметив все нюансы, все трудновыполнимые сцены и даже, о чудо из чудес, не поругавшись ни разу. Во всяком случае, глобально.

Что по мне прогресс неимоверных размеров! Который Снегирев благополучно проспал, лежа на ноутбуке лицом и иногда аккомпанируя репликам героев своим богатырским храпом. Как пояснил мне шепотом Псих, у бедной птички выдались очень «удачные» выходные, так что Кирюха делал то, что делал каждый добросовестный студент на первой лекции. Дрых бессовестно везде, где мог и как мог.

Как оказалось, мог он даже стоя. И пофиг ему на то, как это выглядит со стороны. Главе студенческого совета на это и возразить-то нечего было, особенно если вспомнить, как я сама отсыпалась на задних рядах, спрятавшись за кого-нибудь из одногруппников.

Вот и вышло, что стены родной и порядком потрепавшей нервы альма-матер я покинула в три часа пополудни. Остановилась возле крыльца, поковыряла носком ботинок первый лед на мелкой лужице и, вздохнув полной грудью, рванула следом за уходящим автобусом. Топать пешком на другой конец города в родную квартиру мне не улыбалось, о чем я и сообщила в не совсем цензурной форме прохожим и водителю.

Хорошо, что он меня не слышал!

Забравшись в побитый жизнью пазик и оплатив проезд по карточке, я притулилась в конце салона, прижавшись спиной к запотевшему боковому окну и включив плеер. Выбор пал на новый альбом группы «Пикник» и вскоре в ушах непривычно и мелодично напевал Эдмунд Шклярский, рассказывая о капле яда, что не повредит, о том что ты идешь и злая кровь в тебе играет. Группа была на любителя, но есть что-то в их песнях завораживающее, отвлекающее от повседневных не всегда приятных мыслей и дел. И закрыв глаза, я медленно отстукивала ритм ногой, считая остановки, чтобы не пропустить нужную.

Недовольно поморщилась, прижавшись и к холодному стеклу. Есть у меня такая дурная привычка, дремать под любимую музыку. А потом нестись сломя голову в обратном направлении, что бы успеть на встречу-работу-учебу (нужное подчеркнуть). Радует, что пазик тормозит так же плавно, как корова на льду. И если ты не ухватился за поручень или рядом стоящего пассажира, то быть тебе счастливой кеглей, летающей по салону.

Печалит, что даже если ты ухватился, все равно найдется какая-нибудь необъятных размеров дамочка, которая обязательно оттопчет тебе все, что подвернется под ее богатырскую ногу. Так что ничего удивительно, что из автобуса я выпала на остановку прыгая на одной ноге и искренне ненавидя пресловутые леопардовые лосины, обтянувшие нижние сто двадцать этой дамочки как вторая кожа. Я, конечно, не любитель базарных склок, но от скандала меня остановила только разница в весовых категориях и наличие, точнее явное отсутствие интеллекта на обрюзгшем лице оппонента. Она меня все равно не поймет, а я только нервы зря потрачу!

Успокоив себя этими мыслями, я подняла воротник куртки и бодро потопала в сторону родного района и не менее родного двора. В наушниках играла бодрая песня о парня, которому девяносто лет, солнце робко выглянуло из-за туч, а попадавшиеся навстречу знакомые приветливо улыбались в ответ. Так что на завибрировавший телефон в кармане я не обратила никакого внимания, сворачивая на углу у круглосуточного продуктового в сторону крайнего дома со счастливым номером тринадцать. И невольно улыбаясь, глазея по сторонам, вспоминая, как когда-то давно, пожалуй, целую вечность назад, я носилась по этим разбитым тротуарам за улепетывающими мальчишками.

Здесь все осталось по-прежнему. Сирень под окнами, покосившаяся табличка с названием улицы. Подростки, тусившие на детской площадке с важным видом и гонявшие от себя подальше мелкоту. Бабушки выгуливающие внуков и судачившие на скамейках у подъездов. Молодые мамочки, о чем-то громко, оживленно дискутировавшие. И, конечно, куда ж без них, товарищи мужчины с неизменным пивом и домино. Помню, когда мы были мелкие, то искренне не понимали, что означают эти их странные выкрики.

Что ж, малолетняя шпана выросла, а понимание так и не пришло. Даже с изучением правил игры в домино.

Тихо фыркнув, я вытащила из кармана ключи и приложила один из них к домофону, тут же скользнув в открывшуюся дверь. Каким бы не было мое детство, двор у меня всегда ассоциировался с самыми светлыми и веселыми воспоминаниями. Как мы шкодили, как воровали яблоки из соседского частного сектора. Как задирали конкурентов из другой школы, находившейся всего в паре кварталов отсюда. Как убегали на дискотеки и сидели на школьном стадионе, прижавшись друг к другу, что бы не замерзнуть окончательно. Разглядывая россыпь звезд на небосклоне, и пытаясь определить, где и какое созвездие находится.

И да, без происшествий, приключений и прочего, конечно же, не обходилось. Никогда. Но от этого воспоминания не становились хуже, ни капли. Детство оно такое детство…

Напевая себе под нос незатейливую мелодию, перепрыгивая через две ступеньки, я поднялась на второй этаж, попутно потрепав по ушам гревшегося на подоконнике вальяжного кота, проживавшего в подъезде на правах полноценного жильца. Его регулярно кормили, не давали никому обижать и даже возили к ветеринару на проверку. Упитанный и лоснящийся Сема был достоянием всего дома, но жил в одном определенном подъезде и переходить к конкурентам отказывался. А на мои поползновения даже глаза не открыл, продолжая лениво махать хвостом.

— Ленивый воротник, — хмыкнула, открывая дверь в квартиру. И уже в коридоре поняла, что что-то не так. На вешалке висело потрепанное, но не потерявшее вида черное женское пальто, в углу стояли сапоги на тонкой шпильке, а с кухни доносились такие знакомые-незнакомые запахи сладкой выпечки с корицей, тесно переплетенные с ароматом черного, свежесваренного кофе.

Колени дрогнули, а сердце екнуло, забившись сильнее. И каждый удар отдавался застарелой, фантомной болью в запястье левой руки и где-то под лопатками. Разум упорно отказывался поверить в то, что настойчиво шептала интуиция и, судорожно сглотнув, я сделала пару осторожных шагов прямо по коридору, опираясь нетвердой рукой на стену. Отчаянно не желая верить в то, что происходит.

Отчаянно надеясь, что воображение просто сыграет со мной очередную злую шутку и все. Но где-то в душе скреблось ощущение, что нет, не сыграет. Не в этот раз.

Мне кажется, я слышу свой собственный смех, надломленный и истеричный. Мне кажется, где-то там, в другой комнате, уютной и небольшой, на взрыв плачет ребенок, не понимая, почему к нему никто не подходит, почему никто не хочет его просто обнять. Мне кажется, кофе вот-вот сбежит, оставляя горелые, черные потеки на белоснежной газовой плите, а воздухе вновь разольется кислый аромат безысходности и безумия. Мне кажется, эта хрупкая, интеллигентная, аккуратная женщина, улыбающаяся мягко и тепло, когда-то была для меня важна и близка. Как никто прежде и никто больше.

Мне кажется…

— О, Мирочка, ты вернулась? Проходи, сейчас будем завтракать!

Нет, мне не кажется. Сердце вновь пропустило удар и забилось горячо и ровно, а пересохшие губы наконец-то удалось разлепить. И рухнув на табуретку у обеденного стола, я приложилась затылком об стену, закрыв глаза и прошептав, тихо, почти равнодушно:

— Здравствуй… Мама.

А в ушах рефреном звучали другие слова. Слова, сказанные когда-то давно, после суда и ее сумасшедших криков, после запястья, перемотанного пропитавшейся кровью тряпкой, после слез брата и его синяков. Слова, раз и навсегда перечеркнувшие все, что я когда-то испытывала к этой женщине, отрезая все привязанности и связи.