Карл Маркс. Любовь и Капитал. Биография личной жизни
Шрифт:
С этими словами он протянул Женнихен конверт, в котором лежали 2 тысячи франков, присланные Лафаргу его банкиром из Бордо. Полиция перехватила их, и теперь Кюратри возвращал деньги Женнихен. Он сказал, что она и Тусси свободны и могут уезжать, однако не вернул им их паспорта. Женнихен пишет:
«Мы все еще были пленниками. Без паспортов мы не могли покинуть Францию и были принуждены оставаться на ее территории до тех пор, пока какое-нибудь событие вновь не станет поводом нас арестовать».
Противостояние с полицией и переживания по поводу их заключения сделали барышень Маркс безрассудными. Они написали Лауре письмо с описанием всего случившегося, включая то, что было сказано о Поле. Они не знали, дойдет ли до нее это письмо, не знали и что происходит сейчас с самими Лафаргами {11}.
После того, как возница Женнихен и Тусси был задержан полицией, ему предложили вернуться в Босост и привезти оттуда Лафарга. Полицейские предложили это небрежным тоном, но
Французская полиция, наконец, отправилась задерживать Лафарга — в три часа ночи — ворвалась в его номер в сопровождении четырех своих испанских коллег и наставила ружья на постель, в которой Лафарга не было, зато там спали его жена и сын. Шнапс раскричался, как и возмущенная Лаура — оповестив своими криками всю гостиницу о полицейском рейде. Обнаружив, что Поль ускользнул, полицейские хотели арестовать Лауру. Вмешался хозяин гостиницы, настаивая, что по испанским законам они не имеют на это права. У дверей гостиницы и в холле собралась возмущенная толпа, и полицейские отступили — но недалеко. Оставив в отеле своих людей, они установили за Лаурой круглосуточную слежку. Крестьяне — не особенно любившие даже своих испанских полицейских — стали протестовать против присутствия французов на испанской территории. Одновременно они были разведчиками и информаторами — и предупредили Лауру о приезде в Босост самого Кюратри. Они же помогли ей бежать, не дожидаясь его приезда. Кроме того, крестьяне тайными горными тропами прошли через Пиренеи и передали сведения о событиях в Бососте дочерям Маркса в Люшон.
Так Женнихен и Тусси узнали, что Лаура в безопасности, а Поль пока так и не был арестован. Он шел через горы три дня, вглубь страны, и был арестован уже только в провинции Арагон, недалеко от города Хуэска {12}. Испанское правительство — единственное в Европе, откликнувшееся на требование Франции экстрадировать членов Интернационала — согласилось выдать его французам {13}.
В тот самый день, когда Испания выполнила требование Франции, Женнихен и Тусси вернули их британские паспорта. Первым желанием девушек было поехать в Хуэску и узнать о судьбе Поля, а затем разыскать и спасти Лауру. Они доехали только до Сан-Себастьяна, испанского города на побережье, и узнали, что Лаура уже здесь, а Лафарг — верный своему невероятному везению и неукротимому духу, был освобожден {14}.
Он рассказал, что во Францию его отправили верхом на муле и в сопровождении двух гражданских охранников, которые шли по обе стороны от его седла. Когда они проходили через деревни, люди принимали Лафарга за некое важное лицо, находящееся под охраной полиции {15}. По словам Лафарга, «со своей стороны и полиция была счастлива конвоировать такого пленника… В Испанских Пиренеях все просто. Вино и еда были обильны, и за 25 су на человека я получил обед, достойный Гаргантюа».
Получив в подарок от губернатора провинции вино и сигары, Лафарг предположил, что губернатор симпатизирует его политическим взглядам. К ужасу — без сомнения — Кюратри, местные власти освободили Лафарга, потому что сочли обвинения против него бездоказательными. Он отправился в Сан-Себастьян, где воссоединился с семьей, и Лафарги решили остаться в Испании {16}.
С дочерей Маркса было уже достаточно жизни на континенте. Они немедленно возвратились в Англию. Женнихен и Тусси, впрочем, были не одиноки в выборе северного направления. В очередной раз Англия стала приютом для политических беженцев, изгнанных правителей и революционеров. Наполеон III, пробывший в прусском плену с сентября 1870 до марта 1871, был отпущен и отправлялся на юго-восток Англии, чтобы остановиться в Числхерсте, графство Кент, где его уже ждали жена и сын {17}. Однако большинство беженцев направлялось в Лондон.
Маркс описывал их так:
«Кузены из деревни… Вы сразу узнаете их по растерянному виду, недоумению при виде всего, что встречается им на пути, по лихорадочному испугу при виде лошадей, кэбов, омнибусов, людей, детей и собак». {18}
Большинство из приезжавших не говорили по-английски, у них не было в Лондоне знакомых или друзей. Как и в 1848 году, большинство приезжих собирались в Сохо — без денег, без еды, без надежды.
В прошлом Англия была равнодушна к иммигрантам, однако теперь англичане подозревали, что эти беженцы от Коммуны опасны — и спрашивали, а нужно ли разрешать им въезд? Газеты были полны зловещих сказок о планах Интернационала превратить Лондон в руины {19}. На самом деле, прибывающие в Лондон беженцы (за редким
исключением) не собирались поджигать город, хотя французское правительство действительно требовало выдачи очень многих мужчин и женщин, заподозренных в связях с коммунарами. Захочет ли Англия позаботиться о них, предстояло вскоре выяснить: почти каждый вечер они встречались в месте, которое радикалы теперь считали и своей штаб-квартирой, и местом паломничества.В доме Карла Маркса на Вилла Модена.
Часть VI
Доктор красного террора
38. Лондон, 1871
Гром парижских пушек разбудил спавшие глубоким сном самые отсталые слои пролетариата и всюду дал толчок к усилению революционно-социалистической пропаганды.
Летом 1871 года в домах Маркса и Энгельса шла поистине неистовая работа — искали деньги, организовывали приюты, школы и рабочие места для беженцев-коммунаров. Для помощи тем, кто еще оставался во Франции, Маркс использовал целую сеть соратников в Англии и на континенте, чтобы обеспечить надежные документы и безопасный выезд из страны. Время было дорого — французские власти решили переписать историю предыдущих 6 месяцев и выставить Коммуну преступной организацией, поднявшей мятеж, а коммунаров — ворами и бандитами, которые, если бы их не остановили вовремя, угрожали бы каждому городу, каждой деревне во Франции и за ее пределами. Это была сказка — но французы неожиданно легко в нее поверили.
Самыми популярными развлечениями этого сезона стали военно-полевые суды над коммунарами; в открытом процессе, начавшемся в августе, приняли участие в качестве зрителей две тысячи человек, экипированных веерами, лорнетами и театральными биноклями. Эти правительственные спектакли продлятся еще три года; тысячи мужчин и женщин будут приговорены к смерти или депортации всего лишь за предполагаемое, но не доказанное участие в парижском восстании 1871 года.
Лиссагарэ уехал в Англию после того, как стал свидетелем массовой казни коммунаров на кладбище Пер-Лашез 28 мая. В середине августа уехал и Лонге, ему вообще удалось бежать лишь чудом {3}. Не только потому, что он командовал полком f'ed'er'es — помимо этого, он был членом Центрального комитета Коммуны, а также членом Интернационала. Боле того, он впервые представил коммунистические лозунги во время восстания, будучи соавтором воззвания к рабочим 21 марта — отрывка, призывавшего рабочих освободиться от правления буржуазии {4}. С помощью военного врача, который с риском для жизни прятал его в своем доме, Лонге удалось пересечь границу Бельгии, а оттуда добраться до Англии {5}.
Как и многие другие, Лиссагарэ и Лонге немедленно по приезде появились на Вилла Модена. Либкнехт вспоминал, что после разгрома Коммуны в доме Марксов постоянно жил кто-то из французских эмигрантов {6} — а чаще всего, несколько человек — и практически во всех письмах Маркса и Энгельса того периода встречаются упоминания о частом стуке в дверь и одиноких фигурах, робко переминающихся на пороге.
Женнихен и Тусси еще не вернулись из Франции, поэтому все заботы по дому лежали на Женни и Ленхен — у Маркса, а в доме Энгельса с приемом беженцев справлялась одна Лиззи Бернс. Женни узнавала в глазах тех, кто появлялся на пороге ее дома, тот же трепет, который испытала и она сама, и ее дети, приехав на Лейчестер-Сквер в 1849 году. И, без сомнения, она была для беженцев ожившей мечтой, волшебницей из сказки, которая окружала их теплом и заботой, протягивая руку помощи. В ее милосердии не было ни надменности, ни снисходительности. Лафарг отмечал, что для Женни социальных различий не существовало, она принимала в своем доме и за своим столом простых рабочих так, словно они были графами или принцами. Лафарг писал: «Я уверен, никто из рабочих даже не подозревал, что женщина, так сердечно встречавшая их, была потомком герцога Аргайла, а ее брат — министром в правительстве короля Пруссии». {7}
Ленхен была не столь терпима. Она считала своим долгом оградить Маркса от нежелательных посетителей, а теперь их было очень много. С тех пор, как Маркса начали считать организатором и идейным вдохновителем Коммуны и Интернационала, представители прессы самых разных изданий, даже из далекого Нью-Йорка, рвались в дом, чтобы взять интервью у «Революции во плоти» {8}.
Лондонская «Вэнити Фэр» желала разместить фотографии Маркса на своих страницах. Можно предположить, что большинство репортеров уходили с этих встреч немного разочарованными — у седовласого джентльмена, живущего в респектабельном буржуазном доме, не было ни рогов, ни копыт. Корреспондент «Нью-Йорк Уорлд» предположил, что кабинет Маркса, украшенный вазой с розами и настольной книгой — альбомом роскошных пейзажей Рейнланда, мог бы принадлежать биржевому брокеру {10}. Другой репортер описывал Маркса, как откровенного и дружелюбного собеседника, образованного и интеллигентного человека — но увлекающегося утопическими идеями {11}. Еще один боялся Ленхен гораздо больше, чем Маркса {12}.