Карл Маркс. Любовь и Капитал. Биография личной жизни

Пока Эдгар болел, его сестры заботились об Элеоноре и приглядывали за нянькой-ирландкой — она была добрая и веселая женщина, но имела непреодолимое пристрастие к джину и бренди. Женни говорила, что девочки следят за ней, «точно ястребы», и Элеонора пошла на поправку {16}. Энгельс взял на себя статьи Маркса для «Трибьюн», так что скудный денежный ручек все же капал в семейную казну.

30 марта Маркс написал Энгельсу, что состояние Муша меняется каждый час. Теперь изменения были в основном в худшую сторону, прогрессировала болезнь — а не выздоровление. Инфекция привела к интоксикации и желудочному туберкулезу, и хотя врач не говорил об этом прямо, но надежды на выздоровление не оставалось. Маркс писал: «На прошлой неделе эмоциональные переживания сделали Женни совсем больной, хуже, чем прежде. Что до меня, то хоть сердце мое обливается кровью и голова горит от отчаяния, я должен, разумеется, держать себя в руках. Ни разу за время своей болезни мой мужественный ребенок не изменил своему обычному добродушию и в то же время — своей независимости…» {17}

6 апреля 1855 года Маркс написал Энгельсу: «Бедного Муша больше нет. Между 5 и 6 часами утра он заснул навеки у меня на руках… Ты сам понимаешь, как я горюю по этому ребенку» {18}. Его сын, его восхитительный негодяй, чье бурное воображение, жизнелюбие и юмор были источником жизненной силы всей семьи, умер — эго личико было бледным, маленькое тело остыло. Он лежал в задней комнате маленькой квартиры в ветхом доме, в самом нищем районе самого большого города мира — мучительно и безвозвратно одинокий.

Либкнехт описал сцену в доме сразу после того, как Маркс объявил о смерти Муша. Женни и Ленхен плакали, обнявшись, над его телом вместе с девочками, которых Женни так крепко прижимала к себе, словно хотела уберечь и защитить их от смерти, забравшей ее дорогого мальчика. Маркс яростно отвергал все утешения {19}. Для него это была не потеря — кража. И кто же был вором? Муш умер от кишечного туберкулеза, эта болезнь была достаточно обычной, и вызывали ее неправильное, скудное питание и плохие условия жизни {20}. Ни один родитель в подобных условиях не смог бы помочь своему ребенку, однако возникал вопрос — что можно сделать, чтобы изменить эти трагические обстоятельства и избежать повторения подобного в будущем; у нас нет сомнений, что Маркс и Женни сделали бы все, что от них зависело. Нет сомнений и в том, что в самых дальних, самых темных и укромных уголках их душ сидело страшное понимание того, что Муша убил сознательно выбранный ими путь революционной борьбы. Муш был третьим ребенком, которого они потеряли, но его смерть была особенно трагична для всей семьи. Женни признавалась, что день его смерти был самым ужасным в ее жизни, хуже всех предыдущих страданий и потерь, вместе взятых {21}. Один из друзей Марксов вспоминал, что смерть Муша заставила Маркса поседеть за одну ночь {22}.

Муш был похоронен чрез два дня на том же самом кладбище квакеров на Тоттенхем-Корт-роуд, где уже лежали Фокси и Франциска {23}. Маркс сидел в похоронной карете, обхватив голову руками и тупо уставившись остекленевшим взглядом прямо перед собой. Либкнехт гладил его по голове и пытался успокоить, напомнить о семье и друзьях, которые его любят, но Маркс закричал: «Вы не можете вернуть мне моего мальчика!» — и застонал от боли. Короткая поездка прошла в тягостном молчании. Тот же Либкнехт вспоминал, что когда маленький гроб Муша опускали в землю, он даже испугался, что Маркс сейчас кинется вслед за ним в могилу, и торопливо подхватил Карла под руку {24}.

Похороны были печальны, но жизнь на Дин-стрит после них была бесконечно хуже. Маркс писал Энгельсу, что дом опустел. Измученный горем отец писал: «Я не могу тебе передать словами, как мы тоскуем по нашему ребенку, каждое мгновение… Я уже получил свою долю неудач и бед, но только теперь я знаю, что такое настоящее несчастье. Я чувствую себя сломленным. После похорон мне повезло — у меня так раскалывалась от боли голова, что я не мог ни думать, ни слышать, ни видеть. Среди всех этих страшных мук, которые я недавно перенес, лишь одна мысль поддерживала меня — мысль о тебе и нашей дружбе. Это как надежда — на то, что мы вместе еще совершим что-то важное и нужное в этом мире» {25}.

Часть IV Конец богемной жизни

25. Лондон, осень 1855

Когда еще парят здесь ваши души И суд небес еще не изречен — Порхайте надо мной на легких крыльях, Внимая плачу матери своей! Уильям Шекспир {1} [48]

Менее чем через две недели после смерти Муша, Маркс и Женни купили самые дешевые билеты на поезд и отправились на север, через всю Англию, в Манчестер — к Энгельсу {2}. Они знали, что могут рассчитывать на его моральную поддержку в этот тяжелый момент. Оба они чувствовали себя полностью разрушенными духовно и физически от одной мысли о том, что, если бы они могли вовремя увезти Муша из Лондона, он бы выжил. Сейчас они искали такого убежища для себя.

48

Перевод Б. Лейтина.

Маркс раздал все свои обязательства перед «Трибьюн» по друзьям, а сам сосредоточился исключительно на уходе за Женни, которую 11-летняя Женнихен очень точно описала как «тоненькая, словно свечка за полпенса, и высохшая, словно селедка» {4}. Маркс боялся, что его жена не переживет последнюю трагедию. Сама Женни говорила, что боль пустила корни в самых потаенных, тихих уголках ее сердца — беспощадная боль, которой не суждено утихнуть и перестать кровоточить с годами {5}.

Женни и Маркс оставались в Манчестере почти три недели, но если Женни и успокоилась немного, это длилось ровно до того момента, как они вернулись на Дин-стрит. В первую неделю мая она впала в глубочайшую депрессию и перестала подниматься с постели. Девочки и Ленхен тоже были сильно потрясены смертью Муша {6}. Маркс называл их положение агонией, отмечая, что даже «бесконечно кошмарная» погода, казалось, объединилась с погруженной в отчаяние семьей {7}. Но было и одно светлое пятно. Они получили известие, что дядя Женни, тот самый «старый пес», на смерть которого они так рассчитывали некоторое время назад, наконец умер. После его смерти они унаследовали около ста фунтов — этого могло бы хватить на целый год, если внимательно следить за расходами {8}. Впрочем, и наследство казалось им горьким на вкус. Если бы они получили его раньше, то кто знает — возможно, они могли бы спасти Муша?

В начале июля Маркс писал Энгельсу, что, когда деньги придут, он увезет семью из Лондона. «Память о нашем бедном дорогом мальчике до сих пор ранит нас всех и даже вклинивается в игры его сестер. Такие удары проходят медленно и очень долго. Для меня эта потеря так же ужасна, как и в первый день…» {9}

На самом деле им не нужно было ждать наследства, чтобы уехать из Лондона. Петер Имандт, школьный учитель и их кельнский друг, собирался на месяц в Шотландию и предложил Марксам свой коттедж в Камбервелле {10}. Семья буквально ухватилась за эту возможность покинуть свое печальное жилище — и легион сердитых кредиторов, число которых увеличилось, пока семья предавалась скоби {11}. Некоторые биографы приписывают стремительный отъезд семьи исключительно попыткам Маркса увернуться от коллекторов — однако по их письмам того периода прекрасно видно, что главной причиной отъезда была невыносимая тоска по Мушу.

Вскоре после прибытия в Камбервелл Женни написала в Пруссию, описывая переживания девочек: «Все их милые девичьи игры замерли, умолкли звонкие песни. Непременного третьего товарища всех их затей и игр не было с ними больше; их верный, неотделимый от них друг ушел навсегда вместе со своими веселыми шутками и играми, с его чудесным голоском, которым он так славно пел ирландские и шотландские народные песни…» О девочках мать говорила, что больше всех потрясена смертью брата Женнихен {12}.

Постепенно, однако, они с Лаурой обратили внимание на Элеонору, которая после первых трудных месяцев своей жизни буквально расцвела.

«Это похоже на то, как если бы они всю свою нерастраченную любовь к любимому брату перенесли на это маленькое существо, ставшее для них божьим благословением… когда дом превратился в обитель скорби» {13}.

К сентябрю Маркс мог констатировать, что здоровый деревенский воздух, так не похожий на гнилой воздух Сохо {14} (о котором Маркс и десять лет спустя говорил, что приходит сюда с содроганием {15}), очень подходит его семье. Даже душевное состояние Женни несколько улучшилось. К тому же Имандт решил практически переехать в Шотландию. Это означало, что семья может оставаться в Камбервелле до тех пор, пока Женни не получит наследство и они не переедут с Дин-стрит {16}.

Женни предложила искать квартиру поближе к Британскому музею, чтобы Маркс смог продолжить свою работу. В то же время они пока оставляли за собой квартиру на Дин-стрит, несмотря на все ужасные события, произошедшие в ней, поскольку могло так сложиться, что им придется туда вернуться {17}.

Если интерес Маркса к мировым проблемам и мог быть хоть каким-то индикатором его душевного состояния, то, по всей видимости, он частично восстановил свое душевное равновесие (по крайней мере, достаточно, чтобы спрятаться в политике от своего личного горя) к тому моменту, когда они уезжали из Камбервелла. В письмах Энгельсу соблюден баланс между рассказами о личном и размышлениями на профессиональную тему. Профессиональный же интерес Маркса почти полностью сосредоточен на берегах Черного моря и южном побережье Крымского полуострова, принадлежащего России, которые летом 1853 года стали театром военных действий в конфликте, столкнувшем Турцию, Россию, Францию и Англию. Это было первое серьезное столкновение европейских держав с 1815 года — и первая современная война, в которой корабли перевозили войска, камера фиксировала моменты сражений, а журналисты передавали свои репортажи по телеграфу прямо с места событий {18}. Эти репортажи описывали ужасы боев так, как читатели еще никогда не видели, — и приподнимали завесу над безответственными решениями властей, из-за которых гибли люди {19}.