Карл Великий: реалии и мифы

Позднее проникновение в Скандинавию информации о Карле Великом, равно как и сюжетов о его деяниях порождает недоумения. Начальный этап эпохи викингов [49] в значительной степени был связан с каролингской империей: одновременно с известными набегами на Англию, датские викинги уже в конце VIII в. тревожат побережья Северного моря. В ходе саксонских войн Карл оказался вынужденным решать «северную» проблему: набеги конунга Южной Ютландии Готфрида вынудили власти Франкской империи вступить с ним в переговоры и попытаться заключить мирный договор (810–811 гг.) [50] . Тогда же во франкские источники попадают первые сведения о скандинавском мире. С этого времени отношения Дании, а затем и других скандинавских стран с Западно- и Восточно-Франкским государствами становятся все более устойчивыми и постоянными, все сильнее из франкского мира проникают на север культурные влияния, в том числе и христианство. Тем не менее, ни имя Карла, ни его образ не запечатлелись в собственной исторической памяти скандинавов.

49

Ранее условной датой начала эпохи викингов было принято считать их нападение на монастырь св. Кутберта на о. Линдисфарн у восточного побережья Англии в 793 г. В последнее десятилетие обосновывается значительно более раннее происхождение тех явлений, которые характеризуют эпоху викингов, — процессов зарождения и становления государств в Северной Европе, и потому ее начало относят к первым десятилетиям VIII в.

50

Именно в контексте этих событий мы узнаем о правлении на юге Ютландии некоего конунга Готфрида, с которым франки предполагали заключить мирный договор (в 810–811 гг.), о его смерти, междоусобной борьбе потомков Готфрида и последующих правителях Дании. См. подробнее: Мельникова, 1966, 41–44.

Первым возможным, хотя и косвенным свидетельством знакомства с Карлом Великим может служить появление имени Karl в ряду личных имен членов датской королевской династии в конце XI в. Этим именем был назван сын Кнута Святого и внук Свена Эстридсена, родившийся в 1084 г., и оно стало наследственным в его семье. Надо отметить, что имя Karl (и его слабая форма Karli) было известно в древнескандинавском именослове значительно раньше: оно встречается в русско-византийских договорах 907, 911 и 944 гг., широко представлено оно в шведских рунических надписях XI в. и сагах (Owe, 48; ср. также производные: Karlsefni и др.; Lind, Sp. 676–677; Janzen, 38, 40, 43, 208). Однако, в этих источниках имя Karl не связано с императором: оно является ономастизацией апллятива karl (<*karlaz), имевшего значение «мужчина», «человек», «рядовой общинник» [51] . Отражением исходного значения апеллятива является полное отсутствие его в именослове социальной элиты древнескандинавского общества: во всех засвидетельствованных случаях оно принадлежало бондам. Поэтому появление имени Karl в именнике королевского рода свидетельствует о резком изменении престижного статуса имени. Заманчиво связать это изменение с проникновением в Данию сведений о Карле Великом, в первую очередь через посредство «Истории гамбургских архиепископов» Адама Бременского, написанной в 1070-е гг. и испытавшей сильное влияние жизнеописания Карла Великого Эйнхарда [52] .

51

Ср. разделение скандинавского общества на карлов, ярлов и конунгов в эддической «Песни о Риге».

52

См. статью В. В. Рыбакова в настоящем сборнике.

Вместе с тем, записанные в XII–XIII вв. как эпические песни (в первую очередь, вошедшие в состав «Старшей Эдды»), и прозаические пересказы древнегерманских эпических сюжетов в форме саг о древних временах [53] , так и «саги о викингах» не содержат никаких следов знакомства с Карлом Великим. Последнее особенно странно, учитывая, что древнейшие сюжеты «саг о викингах» (например, «Саги о Рагнаре Лодброке») близки по времени к эпохе Карла. Более того, обе разновидности саг о древних временах легко впитывали и адаптировали разновременные мотивы и сюжеты, объединяя их в единое повествование. Деяния же и образ Карла были не только хорошо известны в Западной Европе, но и породили богатую устную, в том числе, героико-эпическую традицию.

53

Как это принято в современной историографии, я различаю две категории саг о древних временах: собственно саги о древних временах, сюжеты которых восходят к общегерманскому эпическому фонду, и саги о викингах, сюжетами которых являются деяния скандинавских викингов X–XI вв. См. подробнее: Глазырина, 7–22.

Естественно, поэтому, возникает вопрос: почему в скандинавской традиции не были использованы сюжеты, связанные с именем Карла Великого. Причина этого, возможно, заключается в особенностях исторической памяти древних скандинавов, знающей две «героические эпохи» и воплотившей их в устной (а затем и письменной) традиции. Первая «героическая эпоха» — общегерманская. Это время гуннского нашествия и передвижения германских племен, постепенно оседающих на новых землях (Chadwick). К ней восходят сюжеты, связанные с борьбой с гуннами и смертью Аттилы, правлением Теодориха Великого, падением первого и второго бургундских королевств. Они распространились по всему германскому миру в виде отдельных песен, немногие из которых сохранились в более поздних переработках («Вольфдитрих», «Ортнит», «Кудрун», «Песнь о Нибелунгах» и др.). В Скандинавии же эти разновременные и разного происхождения сюжеты были объединены в единый цикл сказаний о Нифлунгах, включивший также и мифологические сюжеты. Они представлены в виде кратких песен героического и элегического содержания, вошедших в состав «Старшей Эдды», а также в систематизированной форме: в «Саге о Вёльсунгах», «Саге о Хервёр» и других сагах о древних временах в собственном смысле слова, а также в «Саге о Тидреке Бернском».

Вторая «героическая эпоха» — собственно скандинавская. Это расцвет эпохи викингов с их нападениями на английские, германские и франкские прибрежные земли, разорением городов, богатой добычей и немеркнущей славой отважных воинов и мореходов. Сказания этого времени (по преимуществу отражающие события X — первой половины XI в.) приобрели форму саг о викингах, близких по своей поэтике собственно сагам о древних временах, но более насыщенных фольклорными, сказочными мотивами. Эпоха Карла Великого оказалась в промежутке между общегерманским и скандинавским эпическим временем, формирование сюжетики первого уже, очевидно, давно завершилось, второго — еще не начало складываться. Поэтому образ Карла, равно как и сюжеты, описывающие его деяния, не отложились в исторической памяти скандинавов и вошли в скандинавскую культуру значительно позже, когда на север начал проникать европейский куртуазный роман.

Освоение древнескандинавской культурой куртуазного романа, как и других произведений западноевропейской литературы (например, памятников агиографии), началось с переводов привлекших наибольшее внимание произведений на древнеисландский (или древненорвежский) язык. Однако, как и в других случаях, перевод в понимании исландца или норвежца XIII в. отнюдь не означал дословной передачи оригинала или даже сколько-нибудь точного следования ему (Barnes, 403–441). Традиционная форма родовой или королевской саги с развитой поэтикой и выработанными композиционными, ситуативными, стилистическими стереотипами, с глубоко укоренившимися представлениями о мире, судьбе, этике — возможно, помимо воли самих переводчиков — заставляла их осуществлять не перевод, а глубокую, подчас коренную переработку оригиналов.

Переводы куртуазных романов получили название рыцарских саг (Riddara sogur) [54] . К числу их особенностей, отличающих их от других видов саг, относят вторичность (заимствованность) сюжетов, что характерно и для переводов XIII в., и для подражаний им XIV в.; прозаичность; нескандинавское происхождение героев-аристократов; отнесение места действия за пределы Скандинавии. Рыцарские саги неисторичны (хотя бы в достаточно условной форме «историчности» родовых саг), что в полной мере осознавали их создатели и слушатели или читатели. Не случайно автор чрезвычайно популярной — известно 60 рукописей саги! — «Саги о молчаливом Сигурде» (Sigura r saga pogla) писал: «Ведь невозможно угодить всем, и никто не обязан верить в такое, если не хочет» (Clover — Lindow, 318–319; там же и другие примеры).

54

«Вторичность» рыцарских саг оказала сильное влияние на исследователей, обусловив и негативное отношение к ним в целом, и отсутствие интереса к ним, который начал зарождаться лишь в последние два десятилетия. Поэтому далеко не все рыцарские саги имеют критические издания (см.: Riddarasogur, В. 1–6). Крайне мало изучены их особенности, в первую очередь, их поэтика. Не установлено время, когда начались переводы, недостаточно изучен характер переводов, степень переработки оригиналов и пр. (См. библиографию в: Kalinke — Mitchell).

В предисловии к «Саге о Тидреке Бернском» автор преуведомляет читателя: то, что он прочтет, не является истиной (Bertelsen, 2). Авторы сознают, что их повествования вымышлены и чужеродны саговой литературе. Тем не менее, эти саги были весьма популярны и вызвали большое количество подражаний: сохранилось около 800 рукописей XIV–XVIII вв., содержащих рыцарские саги (Rossenbeck).

Термин «рыцарские саги» хорошо определяет скандинавский феномен, но вводит в заблуждение в европейской перспективе, поскольку этот вид саг включает переводы как куртуазных романов (собственно, рыцарских), так и французских «песней о деяниях» (chanson de geste) и бретонских лэ. Тем самым, этот вид саг объединяет все три основные литературные темы высокого Средневековья: бретонскую (Артуровскую), французскую (Каролингскую) и римскую. К первому циклу относятся переводы «Тристана», романов Кретьена де Труа «Эрек и Энида», «Ивейн» и часть «Парсиваля». Каролингский цикл представлен переводами нескольких chanson de geste: «Boeve de Haumtone» («Bevers saga»), chansons d'Otinel, de Roland, d'Aspremont, «Le pelerinage de Charlemagne» («Karlamagnus saga»), «Floovant» («Flovents saga»), «Les quatre fils Aimon», или «Renaud de Montauban» («Magnus saga jarls»).

Несмотря на жанровое и содержательное различие источников, рыцарские саги образуют стилистическое и содержательное единство. Это повествования о героических деяниях знатных рыцарей и их дам в давно прошедшие времена, путешествия, поединки, как правило, со сверхъестественными противниками и в экзотических местах — поэтому часто местом действия является Византия или Восток. Они смыкаются в определенном смысле с собственно сагами о древних временах, и иногда неясно, к какой категории отнести некоторые из оригинальных рыцарских саг или современных им «приключенческих» саг. В них проникают мотивы и представления, свойственные куртуазной литературе. Так, в «Саге о Хринге и Трюггви» («Hrings saga og Tryggva», XIV в.), построенной на сюжетах родовой «Саги о Гуннлауге Змеином Языке» и саги о древних временах в собственном смысле слова «Саги о Вёлсунгах», Брюнхильда, например, падает в обморок при отъезде Сигурда на поиски чести и славы. Трюггви так углублен в мысли о покинутой даме, что пренебрегает управлением государством. Поклонник дам Харек на вопрос о том, почему он почти не использует в битве оружие, отвечает: «Оружие не подарит жизнь обреченному на смерть… и, кроме того, принцесса служит мне броней и щитом» (Schlauch, 150); первая часть ответа полностью соответствует германскому этосу, вторая — куртуазному идеалу. Таким образом, рыцарские саги наполняют сюжеты, заимствованные из французских куртуазных романов, традиционными для скандинавского общества литературно-этическими представлениями, акцент переносится с любовных историй на описание битв и героических деяний.

Согласно прологу к «Саге о Тристраме и Изонде» в 1226 г. норвежский король Хакон Хаконарсон (1217–1263; время его правления ознаменовалось чрезвычайно высокой литературной активностью при норвежском дворе, когда были осуществлены переводы многих западноевропейских произведений) приказал некоему брату Роберту перевести с французского языка «Тристана» Тома. Это событие, как считается, положило начало переводам куртуазных романов и зарождению вида рыцарских саг. Именно в это время, также при дворе Хакона Хаконарсона, осуществляется сводная компиляция сказаний о Карле Великом, которая получила название «Саги о Карле Великом и его героях» («Karlamagnus saga ok kappa bans») (Riddarasogur, В. 1–3; перевод на английский язык: Hieatt). Однако она частично восходит к более ранним переводам: уже значительно раньше, возможно в конце XI и наверняка в XII в. появляются первые прозаические пересказы старофранцузских chanson de geste из цикла Карла Великого, в первую очередь «Песни о Роланде» (Simek — Pallson, 204–205) [55] . К 1190–1220 гг. относит П. Фут и перевод «Хроники» Псевдо-Турпина (Foote).

55

Фрагмент перевода «Песни о Роланде» сохранился в рукописи второй половины XII в.

Синоптическая «Сага о Карле Великом» существует в двух редакциях: древнейшей норвежской (А), от первой половины XIII в., которая сохранилась во фрагментах, и исландской (В), от XIV в.

Редакция В состоит из 10 частей, которые носят традиционное название «прядей» (paettir). Каждая прядь имеет собственный композиционно вполне законченный сюжет, восходящий к одному из произведений, посвященных Карлу или входящих в «каролингский» цикл песней о деяниях. Источники прядей чрезвычайно разнообразны: среди них и отдельные chanson de geste, и их французские компиляции, и куртуазные романы, и историографические сочинения. Различается также время перевода (переработки) каждого из произведений, т. е. время возникновения включенных в компиляцию прядей, степень их близости к оригиналу и их поэтико-стилистические особенности. Краткая характеристика прядей дает некоторое представление о сложном, гетерогенном составе саги [56] .

56

Последовательность прядей может меняться в разных рукописях; более того, некоторые из прядей могут рассматриваться не как отдельные произведения, а как выделенные составителями той или иной рукописи части других прядей (так, «Прядь о Ландресе», возможно, является завершающей частью «Пряди об Отинеле»). Я привожу список прядей в последовательности, предложенной в Simek — Pallson.