Карма фамильных бриллиантов

– Он еще не знает, – ответила она, погрустнев. – Я хотела ему сказать, но он так торопился на работу…

– Ничего, скажешь вечером.

– У него деловой ужин, и он поздно вернется.

Сергей внимательно посмотрел на дочь и, заметив, что ее глаза опять наливаются слезами, сказал ласково:

– Не стоит расстраиваться из-за такой ерунды.

– Понимаю, но… – Она зажмурилась, и слезы потекли из-под опущенных ресниц. – Я боюсь, пап! Я так боюсь…

– Это естественно, все женщины боятся рожать…

– Рожать я как раз не боюсь, – мотнула головой Аня.

– Тогда чего же?

– Боюсь, что Петр меня разлюбит, – выпалила она. – Когда я стану толстой, неповоротливой. Когда мои черты расплывутся, а ноги отекут…

– Ну во-первых, не у всех лица расплываются, – начал протестовать Сергей, но она ему не дала договорить:

– Придет время, когда я не смогу заниматься с ним любовью, а Петр очень темпераментный мужчина и не сможет терпеть. Да и зачем? Если кругом столько красивых женщин: стройных и сексуальных, не то что его жена-моржиха…

– Остановись, Аня, – оборвал ее Сергей. – И послушай меня. – Он взял ее треугольное личико в ладони, приблизил его к себе так, что их носы соприкоснулись, и заговорил полушепотом: – Если он тебя любит, а он тебя любит, то не променяет ни на кого – ты, толстая, отекшая, с вздутыми венами на ногах, все равно останешься самой желанной женщиной на свете. Я говорю так уверенно, потому что знаю это на собственном опыте. – Он убрал руки от ее лица, сел на высокий стул и продолжил: – Ты знаешь из бабушкиных дневников, что мы с ней любили друг друга. Вернее, любил ее я, с детства и до старости, и смог этим своим чувством заразить и ее. Именно заразить, потому что его иначе как болезнью не назовешь. Если единокровные брат и сестра стали любовниками, уже противоестественно, а коль они решились завести ребенка – это просто тяжкий грех. Плодом нашего греха стала дочь Полина, которую ты могла видеть в Васильковском доме инвалидов. Девочка родилась абсолютно ненормальной, чего можно было ожидать, только мы с Линой надеялись на чудо и ждали появления ребенка с надеждой и радостью… – Сергей перевел взгляд с лица дочери на портрет Элеоноры и грустно улыбнулся. – Лина очень трудно переносила беременность. Она была уже не юной, к тому же ей приходилось скрывать свое положение от всех и вести привычный образ жизни. Она уставала, мучилась токсикозом и болями в спине. Когда срок был уже такой большой, что живот невозможно было замаскировать одеждой, мы с ней уехали под Рязань, где в глухой деревушке у нас была дачка. Там Элеонора провела два месяца перед родами (муж ее в это время был в загранкомандировке, а детей она отправила на все лето на юг). Выглядела она тогда не лучшим образом: ее разнесло, черты потеряли четкость, веки постоянно отекали, волосы потускнели, лицо покрыли пигментные пятна. Я знал, как трепетно Лина относится к своей красоте, поэтому, чтобы не расстраивать ее, выбросил все имеющиеся в доме зеркала, и о своей внешности она могла судить только по моим словам и глазам. Я твердил ей каждый день, какая она красивая, как идет ей полнота и как нежна стала ее кожа. И она верила мне, потому что мои глаза не лгали. Да, Аня, для меня она действительно оставалась прекрасной! И желанной. Я хотел только ее. А когда Лина перестала заниматься со мной сексом (а перестала она, будучи на пятом месяце), я не искал никого на стороне, хотя женщины меня всегда любили и найти себе любовницу я мог очень легко…

Аня слушала его с таким напряженным вниманием, что обкусала все губы. А когда он замолчал, чтобы перевести дух, она сказала с прежней грустью:

– Такой любви, какую ты испытывал к Элеоноре, сейчас не существует. Теперь другое время и другие мужчины.

– Ерунда! Мужчины всегда одинаковые: самовлюбленные скоты, и я не исключение. Но любовь нас возвышает и делает лучше… – Он крепко сжал ее холодные пальчики своими большими теплыми руками. – Не сомневайся в нем, Аня. Петр любит тебя по-настоящему и не причинит тебе боли…

– Спасибо, пап, – сказала она тихо и улыбнулась уже не так печально, как до этого. – Не знаю, что бы я без тебя делала…

Он ободряюще ей кивнул и поцеловал в лоб. Про себя же подумал, что у Ани есть основания для беспокойства. От Сергея не укрылась легкая прохладца в отношении зятя к дочери. Нет, Петр ее не разлюбил, но поостыл. Раньше, помнится, он смотрел на Аню с такой безграничной нежностью и обожанием, что Сергей умилялся, а теперь во взгляде Петра больше сосредоточенности, будто мысли его не здесь, а где-то далеко. Сергей хотел думать, что это связано с работой, но не мог отделаться от нехорошего предчувствия. Нутром бывалого бабника он чувствовал – мысли Петра занимает какая-то женщина, но он и представить не мог, что женщину эту зовут Ева Новицкая, а Аня ему об этом не намекнула.

Ева

С каменным лицом Петр подошел к машине и забрался в нее. Уселся, потянулся к дверке, чтобы ее закрыть, но тут перед ним возникла Ева и схватила его за руку.

– Петр Алексеевич, подождите! – взмолилась она, склоняясь к Моисееву и заглядывая ему в лицо. – Я хочу вам объяснить…

– Объяснять надо было раньше, – отрезал он. – Теперь поздно. Я отказываюсь от сотрудничества с вами, но, если желаете, порекомендую вам другого адвоката.

– Но у нас контракт, так нельзя!

– Я разрываю его. Аванс вам вернут.

– Да что вы так взбеленились? – Ева сорвалась на крик. – Я не обещала вам легкой работы, я сразу предупредила, что…

– Вы мне лгали, – чеканя каждое слово, сказал он.

– Я говорила вам правду. Я не убивала Дусика, клянусь.

Петр с силой выдохнул, растрепав свою аккуратно зачесанную набок челку, и стал похожим на мальчишку. Глядя на него, такого милого, непосредственного, Ева в который раз подумала – а может, он и стоит моей любви? Именно он?

– Ваши клятвы меня не волнуют, – бросил Петр холодно. – Я просил вас рассказать мне всю правду. Всю, Ева! Но вы намеренно скрыли от меня важнейшие факты…

– Вы о чем, Петр Алексеевич? Об отпечатках? Так я сама ничего не знала, мне отец сказал, но я не поверила… – Устав стоять наклонившись, она распахнула заднюю дверцу машины и плюхнулась на сиденье позади Петра. Найдя взглядом в салонном зеркале его лицо, она сказала: – Не знаю, где убийца раздобыл эту пушку. Я не помню, чтоб у кого-то из моих знакомых было оружие…

– Речь не об оружии, – перебил Петр. – А о том, что, когда вы вышли из лифта, Денис был еще жив.

– Откуда вы знаете? – изумилась Ева.

– Ага! Значит, это все-таки правда!

– Да, но…

– Почему же вы солгали? Сказали, что нашли его уже мертвым.

– А это имеет значение?

– Естественно.

– Но он умирал, и я ничем не могла ему помочь…

– Вы могли помочь себе, а теперь все ваши показания трещат по швам.

– Но откуда вам известно, что Дусик был жив? Из экспертизы, что ли?

– Нет, Ева, из показаний соседки.

– Какой еще соседки? Уж не генеральши ли Астаховой?

– Оставьте Астахову в покое, – отмахнулся он. – Кроме нее, в вашем подъезде проживает еще несколько женщин. И вот одна из них, гражданка Милавина с верхнего этажа, показала, что слышала, как вы разговаривали с братом.

– Как она могла слышать, у них дверь бронированная? Через нее ни звука не доносится.

– Она как раз вышла из квартиры – собралась к соседке в гости, но, услышав ваш голос, вернулась домой…

– К астаховскому внуку она собралась! Все в подъезде знают, что она в отсутствие супруга-банкира трахается с молодым консьержем. Пока старуха на посту, они в ее квартире кувыркаются и думают, что никто не знает… – Ева презрительно скривилась. – Вот поэтому она, услышав мой голос, и вернулась домой – чтоб я ее не засекла!

– Пусть так, но это не меняет дела. Вы говорили с братом до того, как он умер. Милавина слышала: вы обратились к нему с вопросом: «Какой Слава? Кто это?» – Петр сурово на нее посмотрел и требовательно спросил: – О каком Славе идет речь?