Карнавал

Доктор Лист посмотрел удивленно, задумался и вписал ее в свой собственный простенький треугольник.

– Я вас понимаю, прекрасно понимаю, – сказал он, – никто не хочет работать бесплатно. Если хотите, после операции эти десять тысяч станут вашими. Вот видите, как хорошо я вас понимаю?

– Нет, – сказала Одноклеточная, – я не согласна.

– Но у меня есть еще немного собственных денег.

– Дело не в деньгах.

– Дело всегда в деньгах, сколько бы вы ни утверждали обратное. И деньги всегда меняют дело.

– Просто вы и так достаточно жестокий человек. А после операции вы станете кровожадным монстром. Монстром, которого невозможно остановить.

– Вы говорите чушь.

– А если все те теории, о которых вы мне рассказывали, – если вы действительно верите в это, а не разыгрывали меня, то вам нельзя становиться умнее. Ума вам хватает, вам нужно становиться лучше. Почему вы не изобрели такую операцию?

– Потому что добро и сила обычно не сочетаются. Все доброе побеждает лишь после своей смерти.

– Я вам не стану помогать, потому что вы погубите всех, а для начала уничтожите меня, как одноклеточную. Так ведь получается по вашей теории – одноклеточные должны вымереть.

– В таком случае, – сказал Лист, – посмотрим, что вы думаете об этом.

Он достал из стола золотую цепочку.

– Узнаете?

Одноклеточная промолчала.

– Узнаете. А раз узнаете, то должны понимать, что я не возьму эту цепочку как плату за операцию. И ваш друг не выживет, мне так жаль.

– Мой друг?

Доктор Лист произвел в уме очередное геометрическое построение и остался доволен собой.

– Не станете же вы утверждать, что отдали свою единственную ценную вещь ради незнакомого человека. Я, кстати, видел этого парня, он симпатичный. Я вас поздравляю. Вам остается согласиться на мои условия, иначе я не стану его оперировать.

Одноклеточная представила себе незнакомого симпатичного парня и испугалась. Она всегда пугалась симпатичных парней, а мечтала лишь о добрых и скромных.

– Ну что? – настаивал Лист.

– Не вы, так кто-то другой.

– И этот кто-то другой его зарежет. Операция не очень сложная, но все же вероятен смертельный исход. Тем более, что есть это (он провел пальцем по столу вокруг двух пачек денег; на полированной поверхности осталась мутная линия), а за это кто угодно сделает неправильный надрез. Вы меня поняли?

– Поняла. Когда вы его прооперируете?

– Сегодня, если вы согласитесь.

– Я согласна.

– Какие у меня гарантии?

– Я же вам говорю, что согласна.

Нет, подумала она, я поступлю иначе. Я не стану играть по твоим правилам. Если любой хирург может сделать неправильный надрез, то ведь и я могу нажать не ту кнопку. Конечно, у меня не хватит мужества убить Листа (если для убийства нужно мужество, то нужно ненавидеть мужественных людей – спонтанное ветвление мысли), зато хватит мужества не помогать ему. Когда все будет готово к операции, а голова Листа будет гладко выбрита (не считая усов, их жаль) и закреплена в стереотаксическом аппарате, я просто скажу: «Выбирайте, доктор, – или операция отменяется, или я нажму не ту кнопку. Ведь кто угодно может нажать неправильную кнопку. Вы меня поняли?» Ты поймешь первое. Но это будет только в среду. А уже сегодня человек будет спасен. После этого мне придется уйти из лечебницы. Но я сама хотела этого.

Она спускалась в лифте, чувствуя себя победительницей. Приятное чувство; до сих пор ее жизнь текла сама собой, как ручеек, удовлетворяющийся первым попавшимся руслом. Сейчас она положила камень на пути ручейка, и ручеек подчинился – вода прекратила течение, разлилась широкой чистой лужицей и нашла новый лучший путь. До чего же приятное чувство – чувство управления собственной судьбой.

На двенадцатом этаже в лифт подсел незнакомый человек. Кто это? – сквозь чужие черты сквозило что-то неуловимо знакомое, будто она встречала этого человека во сне, в другой жизни или в непреодолимых мечтах, которые туманят голову при чтении книг. Нет, этот человек все же ей не знаком. Вот и хорошо, а то она с ним не поздоровалась. Такая стыдная вещь – каждый день угадывать, с кем нужно здороваться, а с кем не нужно.

Незнакомец стоял к ней в профиль и спокойно позволял себя разглядывать. Не то чтобы он не замечал разглядывания, – ему было вполне безразлично, разглядывают его, или нет. Это удивило Одноклеточную и она стала разглядывать незнакомца внимательнее. У него было обычное и в то же время внутренне необычное лицо – прямой нос, невысокий лоб, выдающийся твердый подбородок – что же необычно? Необычным лицо делало полное отсутствие эмоций, забот, усталости, мыслей или надежд – все это было так глубоко внутри, что внутри должно быть очень много места. Человек-Мальстрем, водоворот, в который все проваливается, чтобы никогда не всплыть на поверхность. Загадочный человек; человек, на лице которого нет ни одного знака, понятного непосвященному. Лицо спокойно, но не как каменная маска, не как древний урод с острова Пасхи, не как расслабленное лицо Будды – лицо жило своей сильной и возвышенной жизнью, не откликаясь на земные заботы.

Две стенки лифта были пыльно-прозрачны, со следами прошлогодних мух, две другие представляли собой зеркало. Одноклеточная осматривала незнакомца сразу с трех сторон. На его лице двигались только глаза, следя за уплывающими вверх грубыми деталями архитектуры; иногда он чуть поворачивал голову. Во всем этом чувствовалась инстинктивная уверенность и сила; уверенностью этот человек просто заражал – хотелось сравнивать с землей горы и поворачивать реки к полюсам (или от полюсов). Около шестого этажа лифт вдруг заскрипел и застрял; что-то дернулось и громко сорвалось за стенкой; Одноклеточная охнула, но на лице незнакомца не отразилось ничего. Не было даже ориентировочной реакции. Это было лицо хозяина положения, любого положения. Зараженная чужой уверенностью, Одноклеточная посмотрела в зеркало. Увы, зеркало подтвердило, что любое положение было хозяином Одноклеточной.

Лифт достиг конечного пункта, и двери открылись. Одноклеточная увидела четырех парней – неужели те самые, которые избили ее вчера? Конечно, те, просто память подводит, наивно надеясь обмануть саму себя.

Сегодня Одноклеточная имела цепочку с собой – специально на случай этой встречи, что же поделаешь? Она не спешила. Незнакомец вышел первым. Его лицо было все так же спокойно и уверенно. На зеленой стене появилась совсем свежая матерная надпись, с претензией на поэтичность и остроумная в своем роде. Надпись была выцарапана гвоздем и легко читалась. Взгляд незнакомца задержался на надписи лишь неисчислимо малую долю секунды – полное отсутствие удивления или реакции на новизну. Так ведет себя человек, в жизни которого случайность не играет никакой роли.

За минуту совместной поездки Одноклеточная уже вписала незнакомца в простейшую известную ей геометрическую фигуру: «волевой человек». Человек с такой этикеткой должен был пройти мимо хулиганов, не обратив на них внимания. Они же не трогают людей с волевыми лицами. Она приготовилась отдать цепочку.

На несколько секунд вышло солнце, косо осветив тре­угольники пола, это было так по-весеннему и так неожиданно, что совершенно меняло смысл происходящего. Одноклеточная сделала шаг, погружаясь по пояс в солнечный свет. Она так и не поняла, что же произошло. Незнакомец тихо сказал что-то одному из хулиганов, затем положил двоим из них руки на плечи, не замедляя шаг. Трое без размышлений пошли за ним. Четвертый остался на месте, недоумевая. Одноклеточная смотрела на четвертого; их взгляды встретились; взгляд четвертого был взглядом крысенка, которого поймал жестокий сказочный Крысолов. Крысенок пожал передними лапками и поспешил за остальными.