Карт-бланш императрицы
Шрифт:
Он хлебнул еще, разгоняя тяжелые мысли. Воронцова к счастью молчала, разглядывая на скрюченной лапке его вчерашний подарок — тяжелый перстень с огромным бриллиантом. Все прекрасно: вон день-то какой стоит чудесный! Солнце, на небе ни облачка, в окна дует свежий приятный ветерок. И почему он решил, что вчерашний призрак сулил ему смерть?!
К императорской карете подскакал князь Трубецкой:
— Ваше императорское величество, мне сообщили, что в петергофской резиденции императрицы нет. Она в павильоне "Монплезир".
Петр равнодушно пожал плечами:
— Значит, так и не послушалась. Что ж, пусть пеняет сама на
Воронцова оживилась:
— Вот видишь, Петруша, а ты еще сомневался, как с ней поступить. Наказывать за строптивость нужно, наказывать!
— Накажем, — Петр лениво притянул ее к себе. — Сама и накажешь.
Через полчаса кареты остановились у павильона "Монплезир". Петр вышел из кареты, оглядываясь по сторонам. Не будучи слишком сообразительным, он не сразу понял, почему придворные выглядят такими растерянными.
Павильон казался мертвым. Двери и окна закрыты. Вокруг — тишина.
— Спряталась! — довольно отметил чертушка, вспомнивший об их детской забаве — игре в прятки. — Испугалась! Ха-ха! От нас не уйдешь! Раз-два-три-четыре-пять, я иду тебя искать.
Он пробежал по дорожке и распахнул дверь. Тихо. Пусто.
— Катерина! Выходи! Все равно тебя найду.
Ногой подал хрупкие дверцы в зимний сад. И пошел, сбивая кадки с редкими растениями и цветами. Бац! В сторону полетела китайская ваза с белоснежными розами. Бэмс! Каблук впечатался в ухоженную клумбу с привезенными из заграницы лилиями. Петр метался по оранжерее, круша все вокруг:
— Катерина!
Увидев при входе застывших придворных дам, приказал:
— Всем искать!
Дамы зашелестели платьями, брезгливо обходя развороченные вазы и комья мокрой земли. Тем временем Петр переместился в кабинет, отделанный в китайском стиле. Беглый осмотр показал, что императрицы нет и здесь. Император впал в бешенство и помчался в музыкальный салон. Потом в спальню. Вот ее вещи, небрежно брошенные на кровати, стульях. Вот парадное платье. Вот драгоценности, оставшиеся на туалетном столике. Любопытная Воронцова мигом сунула нос в шкатулку.
— Не трогай! — прошипел Петр. — Катерина! Выходи!
— Может, она гуляет, — предположила Воронцова, унизывая уродливые пальцы бриллиантовыми кольцами. Приказа Петра она, естественно, не послушалась.
— Где она может гулять? — заорал Петр. — Я-то здесь! И я приказал ей меня ждать.
В гневе он начал рвать платье жены:
— Вот тебе! Ненавижу! Вот тебе! — и вдруг застыл, прислушиваясь. — Тише!
Легкие крадущиеся шаги. Скрип. Медленный поворот золоченой ручки.
— Ага! Вот ты где! — Петр рванул на себя дверь.
И столкнулся с Михаилом Воронцовым.
— Государь! — только что и смог Воронцов прошептать, утирая холодный пот со лба.
— Нашел? Где она?
— Мы нашли садовника. Он уверяет, что на рассвете императрица уехала в Петербург.
— Зачем? — на лице Петра появилась рябь размышлений.
— Государь! Мужайтесь! Только что прискакал мой тайный агент. Сегодня в столице императрица провозгласила себя единственной и законной государыней.
В первую минуту чертушка ничего не понял.
— Зачем? Это же глупо! Государь — я!
И вдруг все суровая правда обрушилась на его изможденное сознание.
— Меня низвергли?
Воронцов едва сдержался, чтобы
не выругаться вслух — сообразил наконец!— Ваше величество, — канцлер кусал губы, не зная, что сказать: — Крепитесь, Ваше величество! Смелее! Одного вашего слова, одного властного взгляда достаточно, и народ падет на колени перед царем! Солдаты вашего полка готовы выступить тотчас же. Мы немедленно идем на Петербург!
— Как же так? — потерянно спросил Петр, комкая в руках обрывки жениного платья. — Мы, что, не будем праздновать мои именины? — и зарыдал, катаясь по полу. — Как она могла так со мной поступить! Как она могла! Мы же повенчаны перед богом! Это я — государь, а она, девка прусская, которая невесть что о себе возомнила! Не праздновать мои именины!
Воронцовы переглянулись. Елизавета показала родственнику глазами — давай, выйдем. Как только они оказались в китайском кабинете, она сухо и деловито потребовала от брата объяснений:
— Положение критическое, Лиза, — нервно сказала Воронцов. — Если он сейчас не предпримет решительных действий, то мы пропали.
— Все так серьезно? — она бросила быстрый взгляд в сторону спальни.
— Более чем! Армия и церковь на ее стороне. Повсюду отпечатанный манифест. Пока вы пили, она действовала.
— Разве ничего нельзя сделать? — с Елизаветы мгновенно сошла спесь. — Дядя, придумай хоть что-нибудь!
— А что придумать? — огрызнулся Воронцов. — Нужно собирать армию и идти на Петербург. Но он в таком состоянии, что я не поручусь за результат…
Из спальни выскочил Петр и повалился в ноги к Воронцову:
— Спаситель! Поезжай в столицу и прикажи полкам подчиниться мне!
— А как вы себе это представляете, ваше величество! — не удержался от колкости нечаянный спаситель. — Я приеду в Петербург и…
— Я напишу указ! — просветлел лицом Петр. — Только езжай! Сделай хоть что-нибудь! Озолочу!
— Как же, — пробурчал Воронцов под нос. — От тебя дождешься. Хорошо, ваше величество, пишите указ. Я поеду.
— Ну, вот все и решилось, Лизонька, — Петр расслабленно похлопал любовницу по плечу. Прикажи мне принести бургундского, пока я писать буду.
Через несколько минут, когда принесли вина, Петр лежал на полу, театрально раскинув руки.
Воронцов в сердцах плюнул:
— Позер! — и обратившись к племяннице, приказал: — как хочешь, но приведи его в чувство. Мы теряем время!
Елизавета набрала в рот вина и выплюнула на чертушку. Тот открыл глаза и заплакал. Затем нервно вскочил и принялся бегать по маленькой комнате, ругаясь.
— Я их всех сгною! Всех! Надо написать списки заговорщиков! Кто у них в заговорщиках?
Воронцов не ответил. Толку-то. Поскольку в данной ситуации сделать ничего невозможно, то он улегся на кровать Екатерины, еще хранившую запах ее духов, и постарался вздремнуть. Спасительный сон укрыл его от безумия, творившегося вокруг. Еще несколько раз Петр взрыднул, три раза потерял сознание, четыре раза потискал Воронцову, шесть раз двух фрейлин (когда Воронцова не видела), выпил четыре бутылки крепкого вина без закуски, составил два манифеста, обвиняющих Екатерину, а потом заставил придворных переписывать их в нескольких экземплярах. Для истории. В промежутках между всей этой какафонией он приказал собрать гольштейнских солдат, оставшихся в Ораниенбауме. Когда же они приехали, заявил, что не нуждается более в их услугах.