Карта Анны

Ондржей вел с Анной тихую окопную войну за ребенка. Он хотел его, она — нет. Пока нет. Анну ужасала мысль о том, что их отношения могут принять такую конкретную, осязаемую форму. Но война велась еще за одного ребенка. За ребенка внутри Ондржея. Ондржей был неисправимый, прекраснодушный мечтатель, приходящий в бурный восторг от чего угодно. Поначалу это было как глоток свежего воздуха, но вскоре выяснилось, что за восторгами не стоит ничего глубокого. Всю энергию Ондржей расходовал на воодушевление, а потом быстро терял интерес. Он собирался заняться творчеством, но все как-то не складывалось. Он был непризнанным художником, подчас мечтал написать книгу. Играл в свое время на поющих чашах, потом купил синтезатор, провел несколько несчастных недель, извлекая из него какие-то звуки, а потом окончательно его забросил.

Ондржей самозабвенно наслаждался разнообразием мира, где ему довелось родиться. Раз за разом испытывал приливы вдохновения и творческих сил, которым не умел найти применение, которые в нем копились и гнили. Порой под давлением этих паров дружелюбие Ондржея оборачивалось полной противоположностью. Хрупкий и добродушный Ондржей вдруг взрывался и вместо холостых восторгов извергал ребяческую злость по совершенно незначащим, пустяковым поводам. Анна же становилась молчаливым свидетелем этих взрывов, вполне ей понятных. Ондржей любил Анну. Восхищался ей. Его беспорядочность не касалась только одного — женщин. Анна быстро обнаружила причину, простую и грустную. Ондржей на самом деле искал не женщину, он всячески пытался найти мать. Тайно и раз за разом он создавал ее из каждой своей девушки. Анна ощущала эту тягу, эту тайную работу чувств внутри Ондржея. А поскольку раскрыла она ее довольно скоро, то сопротивлялась ей изо всех сил, и это напряжение стало основой их романа. Именно здесь, вопреки любой логике, кружным путем, через противоположный полюс магнита, и возникало то притяжение, которое они испытывали друг к другу.

Анна Ондржея тоже любила, он был ей нужен — в первую очередь, физически. Ни разу в жизни она не встречала мужчины, настолько ее привлекавшего. В минуты откровения она даже признавалась себе, что испытывает к нему какое-то декадентское влечение именно из-за его незрелости, из-за ребенка, который в нем оставался, которого она всем существом ненавидела и с которым вела тайную жестокую борьбу.

Анна любила Ондржея, хотя видела, как он раз за разом сворачивается калачиком. Как снова превращается в маленького мальчика, отказываясь что-либо в жизни воспринимать серьезно и со всей ответственностью. Ондржей никогда не рисковал. Его воодушевление было лишь игрой, его ярость — просто детской обидой, а его настойчивое желание иметь ребенка — желанием обрести самого себя. Себя в уменьшенной версии. Анну это пугало. Она прекрасно осознавала, что именно неуверенные и незрелые люди, если не отдают свою незрелость на службу радикальным политическим идеям, больше всего ждут, когда уже смогут воспитывать потомство. Несостоявшиеся люди стремятся перескочить определенные этапы жизни и заранее примеряют роли, которые им, в их полудетском представлении о себе самих, кажутся серьезными и взрослыми. Такие люди часто от отчаяния заводят собаку, дабы подчинить ее своей жуткой, абсолютной власти. Вот и незрелость Ондржея ярче всего проявлялась в том, что он горел желанием иметь детей. Не ради любви к кому-то, любви к женщине, любви, плодом которой стал бы ребенок. Дети были для Ондржея объектом самореализации, беззащитными зеркалами собственного, печально наивного существования.

Когда из-за спины Ондржея показалась тропа, Анна заметила впереди Петра и Ленку. На данный момент — их ближайших друзей, с которыми они долго планировали эту поездку в горы. Петр, молодой врач, вел с Ленкой окопную войну за смысл их отношений. Правда Ленка, равно как и все остальные (за исключением Анны, с которой Петр однажды поделился переживаниями), об этом даже не догадывалась. Петр и Ленка оба были умны, но каждый по-своему. Ленка думала телом. Энергичная, непосредственная, она обладала завидной практичностью — так называемым здравым смыслом. Она любила Петра искренне и искренне страдала от уколов логики, которыми Петр зондировал ее чувства. Петр мыслил так же, как и зарабатывал деньги: как хирург. Свой роман с Ленкой он медленно и внимательно вертел в руках, точно математическое уравнение, точно числовую матрицу, которую можно читать в обе стороны. Петр ревновал. Был с Ленкой внимателен и суров.

Их любовь, которая длилась уже много лет и которая, очевидно, выматывала и разрушала их обоих, представляла для Анны полную загадку. Никто не отваживался заглядывать в те дебри, где сквозь искреннее, стихийное чувство Ленки прорастала немилосердная алгебра ревности Петра. Ревность была двигателем его ума. Ревность гнала Петра, словно полярного исследователя, в темные и ледяные области чувств, за последнюю параллель, куда еще не ступала нога человека.

Причина болезненной ревности Петра коренилась в свойстве Ленки, которое сама она за собой не замечала. Ленка естественно и непреодолимо привлекала мужчин. Это был наркотический флирт, не подвластный осознанному контролю. Свою роль здесь играла непринужденность Ленки — спонтанная, граничащая с провокацией. Большинство мужчин совершенно теряли голову. А Петр слишком часто оказывался свидетелем этого. Он любил Ленку, любил ее, наверное, даже больше, чем она его. Но его любовь проявлялась в том, что он Ленку мучил. Петр регулярно устраивал сцены и заставлял ее раз за разом соглашаться с тем, чего сама она не осознавала. Ленка не могла взять в толк, чего от нее хотят, и со слезами на глазах в десятичасовых разговорах убеждала Петра, что любит его. Он знал, что Ленка ему не лжет, что она никогда ему не изменяла, но логика саморазрушения заставляла его продолжать допрос.

Петр сам себе становился противен, делался холоден и молчалив, впадал в апатию. Ленка не понимала этих перепадов настроения, они преследовали ее, терзали, и свои терзания ей приходилось разбирать (правда, безуспешно) в барах со случайными мужчинами. Собеседники Ленки в первые же минуты влюблялись в нее до смерти, а потом еще долгие месяцы совершали множество глупостей. Петр наблюдал за этим на расстоянии, ревновал и мстил Ленке за свою ревность — так они и ходили по кругу, старели и теряли последние остатки мужества, чтобы изменить отношения или разорвать их.

Вот и сейчас Петр погрузился в раздумья о том, почему недавно он так жестоко обошелся с Ленкой. В холодном молчании поднимался он по склону. Несколько минут назад Анна показала всем снежинку на рукаве и поведала о космическом зернышке, которое могло быть внутри. Петр побледнел. Он вспомнил о другом зернышке, и, словно веер, перед ним развернулся недавний разговор в больнице, в ординаторской, куда Ленка пришла с благим намерением помочь ему скоротать начало тягомотной ночной смены.

Петр стоял у окна и смотрел на закат, комната погружалась в зеленоватые сумерки, в воздухе витал запах дезинфекции. Оба они молчали. Петр разглядел в оконном стекле небольшой изъян — маленький камешек, зернышко нерасплавленного кварцевого песка. Зацепившись взглядом за этот изъян, Петр провел камешком по крыше дома напротив. За спиной сидела Ленка и плакала. Плакала почти беззвучно, слышалось только тихое поскуливание, периодические спазмы в горле и едва различимый хруст носового хряща, когда она растирала по лицу слезы.

Несколько минут назад Петр сказал, что им, наверное, лучше разойтись. Мол, он уже не знает, как быть дальше. Петр сухо требовал от Ленки признания в измене, которой никогда не было. Ленка долго и напрасно что-то объясняла, потом заплакала и теперь, отупев от слез, смотрела, не отрываясь, на линолеум и время от времени шмыгала носом.

Петр в безмолвной ярости мрачно убеждался, что на этот раз все абсолютно серьезно. Ему вдруг показалось, что их отношения похожи на некроз. Напоминают зуд в ампутированной конечности, на который иногда жаловались пациенты с отделения реабилитации. Любовь незаметно и почти безболезненно перешла в сожительство, но они с Ленкой живут параллельно, и в их отношениях нет точек пересечения. Так говорил себе Петр, зная, что лжет, ведь они любили друг друга по-настоящему. Петр стоял у окна, наблюдая за одним особенно некрасивым ребенком, как тот бегает по детской площадке и вытворяет всякие глупости. Петр зацепился взглядом за камешек в стекле, подставил этот изъян ребенку вместо головы и водил им туда-сюда, пока не надоело. Отпустил камешек. Стоял, молчал и чувствовал себя отвратительно. Слушал плач женщины, которую любил на свой невозможный лад. Помирились они, когда уже светало. Утолили свою страсть прямо на столе Петра, а потом спали, крепко обнявшись, под белым халатом на прорезиненной медицинской кушетке.

Теперь же четверо друзей поднимались вверх по склону горы, волоча в себе собственные жизни, и каждый по-своему смотрел на долину, которая простиралась перед ними внизу, вырезанная в известняковом массиве ледяным горным потоком. Вода в реке была прозрачной, зеленоватого цвета, напоминавшего о дезинфекции, и когда Анна утром, стоя на мостике, разглядывала бегущий поток, ей показалось, что струи воды светятся, как фосфор.

Когда они, наконец, добрались до перевала и, переводя дыхание, один за другим осторожно заглянули в бездну, Ленка тоже засветилась.

— Красота! — любуясь видом, воскликнула она с подкупающей непосредственностью.

Петр еле заметно кивнул. Мыслями он находился в другом месте. Где-то в Ленке. «Красота», — повторял он про себя, пока это слово не утратило какой-либо смысл.

Анна тоже кивнула. Она, как и все, видела вокруг и там внизу пугающие пространства, и ее ум, искалеченный строгой прямоугольной геометрией города, тоже счел их прекрасными. Анна вспомнила отца. Задумалась о горных породах, лежащих под ногами, о минералах, которые растворяются в подземных водах, а те потом выходят на поверхность, видела, как эту воду пьют косули и горные птицы, и минералы становятся частью их тел, их костей, движутся по их кровяным руслам, питают их нервную систему. Видела, как разлагается тело животного, минералы снова возвращаются в землю, и круг повторяется.

— Романтика… — вдруг мечтательно произнес Ондржей, не столько имея в виду пейзаж, сколько провозглашая свой жизненный манифест. Анну тут же охватило раздражение.

Как назло, ей неожиданно вспомнился Иоганн Винкельман (она в конце концов выучилась на историка искусства), Иоганн Винкельман был искусствовед, и его лет этак двести пятьдесят назад при виде альпийского пейзажа стошнило от отвращения. Да, Винкельман, человек с изысканным вкусом и чувством прекрасного, представитель старого мира, в котором люди еще умели видеть то, что действительно находится перед глазами. Этот каменный хаос, этот литосферный кавардак был бы ему омерзителен. Анна думала об искусствоведе, которого стошнило от того, что она сейчас видела; переводила дыхание, смотрела в долину на фосфоресцирующий поток, и горы вдруг показались ей безобразными. От избытка пространства у нее закружилась голова. Анна даже почувствовала нечто все больше напоминающее злость. Стиснула зубы. Но потом поняла, что злиться на пейзаж смешно и глупо, и тут же осознала, откуда взялась эта злость.