Карта Творца

— А как нам выйти вместе, чтобы твой отец ничего не заподозрил? — поинтересовался я.

— Это очень легко, — ответила она, указывая мне на стопку книг.

— Не исключено, что мы сможем обмануть твоего отца, но сомневаюсь, что то же самое получится с Оларрой. У него приказ из посольства — следить за всеми. Кое-кто из моих знакомых студентов в Испании попал под следствие по его доносу. Некоторых из них наверняка посадят в тюрьму или даже расстреляют по его вине. Вероятно, он пошлет людей следить за нами до самого книжного магазина.

— В таком случае мы сначала пойдем в лавку синьора Тассо и только потом — на кладбище. Мы отдадим ему книги и скажем, что хотим снова встретиться с принцем и пригласить его к нам в академию, в библиотеку: а вдруг там есть еще какие-нибудь интересующие его издания. Оларра ничего не заподозрит, потому что у него не будет к тому оснований.

Меня удивили изворотливость Монтсе и ее упорное стремление добиться новой встречи с принцем.

Голос доньи Хулии, возвестивший, что ужин готов, положил конец нашему разговору.

Национальное блюдо вызвало за столом небывалое воодушевление. Пили за Франко, за Муссолини, за Гитлера и японского императора, за четырех всадников Апокалипсиса, явившихся, чтобы вызволить мир из лап коммунистического чудовища. Под конец вечера Оларра завел граммофон, и несколько пар закружились в танце под звуки военного марша; в их числе и дети — Мигелито и Марианита. Несмотря на то что зрелище это было довольно нелепое, я почувствовал вдруг такую тоску по родине, что на глаза даже навернулись слезы; плакать захотелось еще сильнее, когда Перес Комендадор и его жена, Магдалена Леру, объявили о своем намерении совершить длительное путешествие по Греции.

Я услышал, как сеньор Фабрегас сказал секретарю Оларре:

— Перес Комендадор просто пытается смыться. Не думаю, что сейчас подходящее время для поездок.

— Если в нашем доме и есть человек, в котором не приходится сомневаться, — то это Перес Комендадор. Он единственный, кто выступил против Валье-Инклана, когда тот решил превратить академию в гнездо анархистов и революционеров. Уверяю вас: пойти против дона Рамона, у которого характер хуже, чем у самого черта, — нелегкая задача. Кроме того, его поручителем является герцог дель Инфантадо, так что он может отправляться, куда ему вздумается. Не стоит забывать и вот о чем: отъезд пары Перес Комендадор означает, что нам теперь придется кормить на два рта меньше. Не забудьте об этом, — ответил ему секретарь Оларра.

— Я уеду отсюда только для того, чтобы убивать красных, — заключил сеньор Фабрегас.

— Вы уедете отсюда в тот день, когда кончится война. Если вы хотели убивать красных, вам нужно было остаться в Барселоне, — возразил Оларра.

Когда все разбрелись по своим комнатам, я снова поднялся на террасу. Рубиньос сидел в том же положении, что и прошлой ночью: он клевал носом, пытаясь побороть сон. Как только я вошел, раздался стук телеграфа.

— Чертов аппарат! — воскликнул Рубиньос, приходя в себя.

Несмотря на попытки держать военную осанку, похож он был не на солдата, а на школьника, не имеющего никаких способностей к воинскому делу.

Я отправился прямиком к перилам. На сей раз я не стал пересчитывать башни и купола, а сразу же отыскал взглядом пирамиду Гая Цестия, мавзолей, вокруг которого расположилось римское протестантское кладбище. Это здание в форме пирамиды велел построить претор и народный трибун, умерший в 12 году до н. э. Его имя и носит памятник. В эпоху романтизма, когда Порта-Сан-Паоло и Тестаччо [11] еще не входили в черту города, он являлся предметом вдохновения для поэтов и художников. Я хорошо знал окрестный район, тем более что перед пирамидой находилось новое здание почтамта работы архитекторов Адальберто Либеры и Де Ренци, выдающийся образец итальянской рационалистической архитектуры. Однако мне никогда прежде не доводилось бывать на протестантском кладбище.

11

Районы Рима.

Мелкий дождь, легкий прохладный ветерок и густой туман возвестили о наступлении осени, и город, казалось, таял у меня на глазах.

7

Рим встретил утро густым слоем листвы, источавшей аромат перезрелых фруктов. Создавалось впечатление, будто лето кончилось мгновенно — одной ночи хватило, чтобы изменить вид города, окрашенного теперь в охряные, коричневые и желтые цвета. Внезапная смена сезона навела меня на грустную мысль: в жизни все происходит не так, как мы ожидаем, а из-за нашей уверенности, что все события будут разворачиваться так, как мы того хотим, реальность застает нас врасплох. Именно так произошло с войной: она вызревала долгое время, и, однако, никто не смог ее предотвратить. Все думали, будто она еще очень далеко, никто не верил, что она действительно может начаться. Как и я был убежден, что до осени еще далеко.

Мы с Монтсе после завтрака поднялись в кабинет секретаря, чтобы рассказать ему о нашем желании пригласить покупателя знаменитой книги в академию. Я представил Юнио известным палеографом, а кроме того молодым чернорубашечником, принадлежащим к итальянской аристократии, и это значительно все упростило. Оларру всегда радовало общение с представителями фашистской партии. Думаю, в глубине души он страстно желал, чтобы кто-нибудь познакомил его с дуче, которым он безгранично восхищался.

— Как, ты говоришь, звали этого принца? — спросил секретарь.

— Юнио Валерио Чима Виварини, — ответил я.

Мы предоставили Оларре посмаковать это имя, насладиться им, словно изысканным кушаньем или напитком.

— Сейчас секретарь отправится к моему отцу с историей об итальянском принце, и руки у нас будут развязаны, — заметила Монтсе.

После обеда мы отправились в книжный магазин синьора Тассо с полудюжиной экземпляров «Дон Кихота» — именно столько мы нашли у себя на полках. Монтсе сияла: ведь это она придумала безупречный план, позволявший нам улизнуть на таинственную встречу на кладбище. Она снова увидит Юнио, как только он примет наше приглашение, а к тому времени она уже многое узнает о нем от незнакомца. Чего ей еще было желать? Что до меня, то я уже начал потихоньку смиряться с ролью статиста и ждал, пока все окончательно прояснится.

— Если гора не идет к Магомету, то Магомет идет к горе. Мне кажется, это потрясающая идея, я и сам с удовольствием пришел бы к вам, если это возможно, — ответил синьор Тассо, выслушав наше предложение.

Первая часть плана сработала на ура.

Потом мы на трамвае доехали до Тестаччо. Вагон тряхнуло, и Монтсе припала ко мне. Мне пришлось сдержаться, чтобы не превратить это случайное прикосновение в намеренное объятие, — я вовремя сообразил, что это не очень подходящий момент для проявлений любви. Мы сошли на остановке «Почта».

— Уродливое здание для уродливого мира, — буркнула Монтсе. Ей были чужды символы такого рода архитектуры.

Мы прошли по улице Гая Цестия вдоль стены кладбища и оказались перед запертой калиткой. На табличке значилось: «Cimitero acattolico di Testaccio. Per entrare basta suonare la campana» [12] . Попав внутрь, мы оказались в одном из самых красивых мест Рима. На обширной площади высились изысканные надгробия и монументальные мавзолеи, цвели азалии, гортензии, ирисы, олеандры и глицинии, разрослись кипарисы, оливковые, лавровые и гранатовые деревья. От этой красоты захватывало дух. Несколько месяцев спустя обстоятельства заставили меня проявить интерес к поэзии Китса и Шелли: я понял, о чем последний писал в своем «Адонисе», элегии, посвященной его другу Китсу: можно полюбить смерть, если знать, что тебя похоронят в столь прекрасном месте.

12

«Протестантское кладбище Тестаччо. Чтобы войти, достаточно позвонить в колокол» ( ит.).