Картахена

Работа у отца была какая-то странная, иногда он месяцами не появлялся дома, а приехав, ни с кем не разговаривал, запирался в гостиной и шуршал бумагами. Лицо у отца было цвета охры, очень сдобное, и я часто представлял, как он бреет себе голову изогнутым тибетским ножом с костяной рукояткой. Нож висел в гостиной на стене, так высоко, что дотянуться было невозможно.

Однажды у отца начались неприятности, и он уехал в прозрачную мякоть, чтобы их улаживать. Его кололи языки фальши, я полагаю. Однажды языки победили, и мы вернулись в Вильнюс, в залитую светом квартиру над кафе-мороженым, но не успел я насладиться забытой мякотью, как мой чемодан снова сложили, и марш-марш.

Путешествие на Запад с царем обезьян замедлилось и превратилось в сон в красном тереме. Отец считал, что в Вильнюсе у меня нет никаких шансов научиться чему-нибудь путному. Его английский приятель щелкнул пальцами, и меня взяли в колледж, где я целый год прогуливал церковную службу по утрам, надевая кроссовки в кустах возле церковных дверей, запихивая пиджак в терновую гущу и отправляясь на пробежку. Но это было целую вечность спустя, в девяносто девятом.

Маркус. Пятница

Протокол собрания персонала отеля «Бриатико»: страница первая из двенадцати.

Адвокат X.

Ваш прежний хозяин подписал с синьорой Диакопи договор о пожизненной аренде земли, как вы все знаете. Владелец земли не вмешивался в дела отеля до поры до времени, но после гибели хозяина подал бумаги на пересмотр условий договора. Ситуация усложнилась тем, что у синьора Аверичи неожиданно объявился партнер, и, хотя формальных прав на землю у него не было, в силу своей деликатности мой клиент не желал бы открытого конфликта.

Фельдшер Б.

Какой еще партнер? Назовите имя.

Адвокат X.

Поэтому дело затянулось и потребовалось много усилий. Владелец мог бы прекратить аренду сразу после смерти Аверичи, но тут выяснилось одно обстоятельство: новый партнер являлся прямым потомком Диакопи, хотя и не был упомянут в завещании. Владелец решил не судиться и удовольствоваться рентой, но, как видите, все сложилось самым неожиданным образом. Синьор Диакопи погиб, и отель существует теперь лишь на бумаге. Без земель и угодий ваш «Бриатико» – это воздушный шар, который вот-вот унесет ветром.

Повар В.

Вот оно как – двести лет поместье было яслями, полными овса, а теперь вдруг стало воздушным шаром? Скажите лучше прямо: в сентябре нас вышвырнут отсюда чужеземные монахи. Почему бы старухе не завещать свое богатство церкви Святого Андрея в Салерно? Там стены расписаны архангелами, и мощи эти самые есть, и паломников не меньше, чем у греков.

Адвокат X.

Синьора предпочла передать земли и прочее православному монастырю, чтобы искупить свою давнюю вину, о которой в завещании ничего не сказано. Но киприоты не имеют к закрытию отеля никакого отношения.

Фельдшер Б.

Ай, бросьте! Все знают, что греки закрывают гостиницу и намерены разбить здесь виноградники. Просто монахам стыдно вести себя не по-божески и отнимать у честных людей работу. Небось боятся крепких деревенских проклятий, вот и прячутся за адвокатской конторой!

Управляющий С.

Ну, довольно. Сегодня вы узнали три неприятные новости, одна из которых была мне известна уже давно. Я знал, что Аверичи продал часть дела, а может, и половину. Уж не знаю, что взбрело ему в голову, но он сделал это в одночасье, поздно вечером, и вызывал сюда салернского нотариуса. Вторая новость – это то, что Лука Диакопи жил здесь с начала января, под чужим именем, выкрашенный в седину, будто клоун, а я понятия об этом не имел. Третья… (см. следующую страницу).

* * *

Нет, не стану использовать стенограмму в тексте, подумал Маркус, выходя из мотеля, персонажей будет пятеро, включая автора, и никаких посторонних включений. С другой стороны, майское собрание в «Бриатико» – это начало конца, катарсис, аристотелевские eleos и phobos, а также anagnoresis, понимание. Пренебрегать ими не следует, так что несколько страниц придется оставить. Или нет, одну.

Утром ливень стоял сплошной стеной, ему пришлось одолжить зонт у мужа хозяйки, чтобы дойти до табачного киоска на углу. Часам к десяти небо просветлело, и Маркус решил спуститься в гавань, проведать клошара, а заодно и позавтракать. Рюкзак был еще влажным, но он сунул в него туго свернутую куртку, термос и трубку, а потом, подумав, и синий блокнот. Пока он бродил по комнате в поисках карандаша, ему в голову пришла мысль, что он счастлив. Именно мысль, а не ощущение. Он был счастлив оттого, что уже несколько дней не выходил из дому без блокнота. Оттого, что вспомнил свой собственный голос и говорил теперь сам с собой, как прежде, на равных. В конце зимы он на такое и надеяться не мог.

Он не мог заставить себя садиться за стол в шесть утра, не мог ни связывать, ни продолжать фразу, ни поселяться в ее промежутках, не мог быть тем, из кого речь проистекает, не мог быть ее началом, не мог быть точкой исчезновения. Полгода, отведенные на новый роман, превратились в год, а потом в два года, он не смог продвинуться дальше первой главы, хотя сюжет был расписан, разложен черными доминошными косточками – один к одному, шесть к шести.

На рассвете Маркус пытался работать с письмами комиссара, но остался собой недоволен. В романе я сделал его персонажем, ведущим дневник, думал он, минуя автобусную станцию, но жестяные волки не ведут дневников, в этом и скрывается ошибка. Скорее это будет пространное и злое письмо приятелю, совокупность рабочих монологов, или нет – исповедь! Что может быть лучше старого доброго confessione. Я сделаю его человеком, не способным перешагнуть порога церкви. Пусть он договорится с местным священником (они приятели? охотятся вместе?) о новом, неслыханном способе исповедаться, скажем, посылая свои признания по электронной почте. Итак, решено: по воскресеньям комиссар пишет e-mails святому отцу.

До гавани оставалось пройти не больше километра, но дорога вдруг резко забрала в гору, слева замелькали оливковые деревья, и Маркус понял, что сбился с пути. Возвращаться той же дорогой ему не хотелось, и он решил, что поднимется еще немного, доберется до стены «Бриатико», а потом обойдет оливковую рощу по кругу и спустится вниз примерно возле траянского кладбища.

Для того чтобы написать детектив, в котором ты одно из действующих лиц, надо определиться с лицом. Я хотел быть внутри сюжета, глядеть изо всех его щелей и бубнить изо всех отверстий. Слияние автора и персонажа – да еще подозреваемого! – казалось мне свежим приемом, я не мог припомнить книги, написанной таким образом, и это вдохновило меня, пусть и ненадолго. А потом начались будни, неувязки, недостаток логики, нехватка сцепляющих крючков, и, в конце концов, я уперся в тупик, будто в стену лодочного сарая, за которой стоят новенькие свежевыкрашенные лодки, да только ключ потерялся.

С востока холм окружали безлюдные виноградники, кое-где темнели амбары, сверху похожие на разбросанные жестяные коробки из-под леденцов. Солнце понемногу поднималось, и запах перегноя и будущих грибов переставал быть просто сыростью и давал себя учуять. В этих краях после ночного шторма бывают холодные утра: клочья тумана повисают на ветках елей, и во всем слышится осень, хотя изгороди белеют цветущим боярышником.

Он сам не заметил, как оказался на ребре холма, откуда открывался вид на лагуну, антрацитовая вода сухо блестела под солнцем. Миновав знакомую овчарню с дыркой в крыше, Маркус остановился и вытащил из рюкзака велосипедный термос, одолженный в мотеле. В термосе была лимонная вода, лимоны он еще вчера сорвал на плантации, перепрыгнув через низкую изгородь. Рассовывая их по карманам, он думал о том, что подобное преступление в Италии остается в списке забавных, а вот немцы наверняка потащили бы за рукав в полицию.

Странно, что она так быстро уверилась в моей виновности, думал он, задрав голову и глядя на заросший можжевельником выступ скалы. Как это все помещалось в кудрявой голове: любовь, слежка, подозрения и, наконец, донос. Все эти рассуждения об отце и сыне просто высосаны из пальца. Ясно, что если сообщник и существовал, то это был человек со стороны. Вполне возможно, что флейтист был человеком со стороны в полном смысле этого слова: он мог искать марку, поначалу не подозревая о присутствии остальных игроков. В картах есть такой термин – «слам», когда двое сговорившихся шулеров играют с незнакомым партнером. Но здесь, похоже, участвовали трое умников, и каждый был сам по себе!