Картограф
Шрифт:
– Шесть! – усмехнулся подпоручик Алёша. – Шесть лет. Шесть долгих лет. Шесть очень, очень долгих лет.
– Ну, ничего, ничего, – утешил его Старинов. – Совершишь два-три подвига, тогда, глядишь, тебя Государь и допрежь капитанства возведёт в дворянское достоинство.
Последние слова поручик произнёс как бы шутя. Наверное, и сам во всё это не верил. Или сомневался в способность своего младшего товарища проявить такой героизм, чтобы сам царь-батюшка впечатлился на столько, что безвестное заурядство в виде подпоручика Алёшеньки «допрежь капитанства в дворяне возведёт».
Честно
Про подвиги это понятно, за них как раз в рыцари и посвящали. А рыцари – это и есть дворяне. Обращение «Сэр» именно к дворянам и применялось. Применяется. В Англии и по сей день всяческие «сэры» обитают. А королева до сих пор своих подданных в эти «сэры» посвящать не прекратила. Правда, только за особые заслуги. Типа за подвиги.
Ничего по-прежнему не ясно про боярских детей. Почему они не дворяне? Или бояре сами по себе, а дворяне сами по себе? Всё равно не понятно.
Вот ещё что примечательно, сам Пётр Первый ввёл правило, что с получением офицерского чина и дворянство тоже присваивается. Автоматически. Только, по-моему, не потомственное, а личное. А когда потомственное давалось, этого я не помню. Ну, правильно, мне же раньше не надо было.
И да, а я-то теперь кто? Раз я прапорщик, то не дворянин – это точно. Жаль, конечно, а то я уже совсем было собрался заявить, что я из этих… из благородных. Обломайтесь, Андрей Иванович! Курица – не птица, прапорщик – не дворянин. Мещанин?
О! А я, может, быть кучу подвигов совершил. Я же мог? Мог. Ну, вот! Государь меня, значится, в рыцари и посвятил, потому как я – самый что ни на есть геройский герой. Супергерой. Супергеройский супергерой.
Блин, не прокатит. Про содержание самих подвигов ещё можно сказать, что они все насквозь секретные, а вот почему я тогда до сих пор всего лишь прапорщик, тут я даже наврать ничего не смогу. И, кстати, кто тут у нас сейчас за Государя? Пётр Алексеевич или кто там после него был? Блин! И вот какого хрена я историю в школе не учил? А?
А год-то у них тут сейчас какой? Хоть бы это как-нибудь выяснить.
Из этих невесёлых размышлений меня вывел наш извозчик:
– Вашзурядство, господин прапорщик, а верно ли сказывают, будто пластуны весь день под водой через соломинку дышать могут?
– Правда, только не через соломинку, а через камыш, – ответил я и, не придумав ничего более подходящего, добавил: – В полпальца толщиной.
Извозчик разочарованно вздохнул и больше уже ничего не спрашивал.
– Андрей Иванович, а правда, будто пластуны такими ухватками владеют, что и безоружные против сабли выстоять смогут? – подхватил тему Алёшенька.
Как прикажите ему ответить? Сказать, что «Да», проверять полезет, а против сабли приёмов не знаю. Против ножа, против палки, против топора, против автомата со штыком справлюсь, а сабли… У нас же с саблями никто не ходит, вот и не надо было.
Если же, наоборот, сказать: «Нет», то ещё, чего доброго, уважать перестанет, а этого мне сейчас совсем не нужно. Что ж, когда не можешь дать однозначный ответ, дай неоднозначный:
–
Не все. Я вот, например, совсем безоружный не рискнул бы, но если лопатку мою за оружие не принимать, то с ней я, скорее всего, против одного с саблей выстою.Похоже, и этого поклонника я потерял. Во всяком случае, некоторая тень разочарования на лице у подпоручика промелькнула. Надо восстановить авторитет:
– Но вот если и противники тоже безоружные будут, тогда троих легко раскидаю.
Не впечатлило людей. Надо было побольше сказать, пятерых или вообще семерых. А троих – у них тут, наверное, любой дурак раскидает. Ладно, мне ведь, в сущности, особой необходимости-то и нет развлекать их. Я же с ними только до утра. А дальше они сами по себе, а я сам по себе.
И, кстати, надо им карту как-то втюхать, а то, сдаётся мне, не будет у меня на неё других покупателей. Хотя, покупатели-то, может быть, и найдутся, только искать их придётся самому. Что характерно, искать долго и упорно, теряя при этом драгоценное время. А этим карта, вроде бы, сейчас уже нужна стала. Тем более, что у них и род занятий как раз профильный, и задание соответствующее. Не продешевить бы ещё.
– Андрей Иванович, побывать в других странах, пускай даже и во враждебных, это же, должно быть, очень занятно, – прервал мои размышления подпоручик. – Отчего же Вы службу такую интересную оставили? Я бы, наверное, всю бы жизнь так служил.
Так, и почему же я службу оставил? Правду говорить нельзя. Даже в обработке она очков мне не добавит. Что же тогда наврать?
В смысле, что придётся именно врать, я не сомневался, ситуация, знаете ли, вынуждает. А вот что именно врать, вот в чём вопрос?
– Так уж жизнь сложилась, – развёл руками я. – Ещё раз простите, но подробностей не расскажу.
– Всё секретничаете, господин прапорщик? – вступил в разговор командир маленького отряда. – Сами помощи просите, да ещё в таком деликатном деле, как выправление документов, и сами же ничего о себе не говорите. Странно это. Не находите?
Умный он. И подозрительный. В смысле, подозревает меня. Это как раз понятно, я бы на его месте такого мутного типка, как я сейчас, тоже подозревал бы, но делать-то что?
– Дражайший Роман Елизарович, – начал я из далека, чтобы собраться с мыслями. – Ну, что Вы, право слово? Вы же как никак человек военный… должны понимать… секретность, она такая, не я её придумал. А про некоторые тайны скажу Вам так: они настолько страшные, настолько не подлежат разглашению, что при угрозе попадания не в те руки обязаны умирать вместе с секретоносителем. В данном случае со мной.
Поручик покосился на меня с некоторой усмешкой:
– То есть Вы скорее умрёте, чем расскажите нам свою историю? Я правильно Вас понял, господин прапорщик?
Я улыбнулся в ответ:
– Да. Но у медали есть и другая сторона. Если я Вам поведаю правду, то убивать придётся уже вас. Всех, кто окажется посвящён в тайну. Всех. Ну, разве что кроме этих, – я указал рукой на Данилыча, который со своими спутниками в этот самый момент въезжал на вершину очередного холма. – А может, и их тоже. Вы уверены, что желаете стать секретоносителями на таких условиях?