Карты на стол (сборник)

– Вот-вот, – кивнула Марина. – Мишка так огорчился, что даже заболел еще сильнее, и его мама все время ходила заплаканная, а папа ездил в Москву за каким-то лекарством, которого у нас было не достать. Я испугалась, что теперь Мишка вообще может умереть, как пишут в книжках, «от горя». И тогда я придумала Заесан.

– Что-что ты придумала? – переспросил нестройный хор скорбящих.

– Заесан. Это не незнакомое немецкое слово, если вы так подумали. А просто название такого специального прекрасного волшебного города, куда попадают пропавшие коты и собаки. И улетевшие попугаи, и сбежавшие хомяки. И люди, о которых объявляют по телевизору: «Вышел из дома и не вернулся, был одет в белую рубашку с короткими рукавами и серые брюки». И говорят: «Пропал без вести», – потому что так и не смогли найти. И еще, конечно, в Заесан попадают все потерявшиеся вещи. Поэтому мостовые там вымощены ключами вместо булыжников – известно же, что ключи теряются чаще всего. И еще очки, поэтому окна в домах там выложены из мелких увеличительных стеклышек, надо же куда-то девать это добро! А крыши в Заесане делают из зонтиков, потому что их тоже очень часто теряют, и если бы городской совет не придумал делать такие крыши, город давным-давно утонул бы в зонтиках, которые валятся и валятся на улицы с утра до ночи. Но это единственная серьезная проблема. В остальном жизнь в Заесане прекрасна и легка. Потому что нельзя же было отправлять любимого Мишкиного кота в плохое место, правда? Жители Заесана просто обязаны быть умными, добрыми, счастливыми и щедрыми, чтобы постоянно закармливать всех городских котов первосортной колбасой, взбитыми сливками, печеночным паштетом и свежей селедкой. А собак еще и пряниками. Котам бы пряников тоже дали, но те сладкое не жрут, как ни уговаривай. Приходится крошить их долю попугаям, которые в Заесане вместо воробьев – скачут повсюду бесстрашно и щебечут на всех языках мира, причем все больше стихи, только успевай за ними записывать.

– Боже, какой же прекрасный город! – улыбнулась Габия. – Я уже туда хочу. Хотя бы на экскурсию.

– Для этого тебе пришлось бы пропасть без вести, – совершенно серьезно сказала Марина. – Это обязательное условие – для всех, у кого нет карты.

– Карты?

– Ну да. Должна же я была придумать для Мишки способ попасть в Заесан и встретиться там с котом Васькой, окруженным новыми приятелями, дружелюбными псами, побежденными мышами, покорными его воле птичками, влюбленными кошками и котятами, которых надо воспитывать и защищать… Рассказала ему, что в Заесан можно попасть во сне, но для этого нужна карта города. Без карты туда соваться нельзя, чего доброго, заблудишься и ничего не найдешь, Заесан – город большой, как целая страна, так что некоторым людям приходится ездить друг к другу в гости на самом настоящем поезде. Карту я, конечно, нарисовала. Какая она была красивая, знали бы вы! Я несколько лет ходила в художественную школу, рисовала сравнительно неплохо, но все равно сама не ожидала, что так здорово получится. На работу ушел примерно месяц, и карта получилась очень большая, два склеенных ватманских листа. С названиями улиц, домами, парками и тремя морями, окружающими город со всех сторон, специально так придумала, чтобы пляжей было побольше. И во всех морях вода разного цвета, и рыбы тоже разные в них живут. И еще был список достопримечательностей внизу, как на настоящих картах для туристов: Кошачий дворец, музей потерянных драгоценностей, апельсиновый парк, площадь Тысячи Попугаев, дом Стеклянных Рыцарей, собачий лабиринт, построенный из печенья, Самый Большой В Мире Луна-парк, Башня Для Прыжков с Парашютом, Великий Королевский Батут. Ну что вы смеетесь, мне же надо было порадовать совсем маленького мальчишку, вот и сочиняла как могла. Но и сама, конечно, увлеклась. Даже школу прогуливала из-за этой карты, пряталась во дворе, ждала, пока родители уйдут на работу, и возвращалась домой, чтобы побольше успеть нарисовать. И, честно говоря, даже не потому, что Мишка ждет, просто сама больше ни о чем не могла думать. Когда карта была готова, мы с Мишкиным папой повесили ее над кроватью, как ковер. Мишка была счастлив, рассматривал мои рисунки весь вечер, да так и уснул, уткнувшись в них носом. А проснувшись, объявил, что всю ночь гулял по Заесану, нашел там Ваську, тот живет хорошо и передает всем привет. На самом деле, ничего удивительного тут нет, дети очень впечатлительны, а уж больной ребенок, в жизни которого не происходит вообще никаких событий, впечатлителен втройне. О чем весь вечер думал, то и приснилось, обычное дело, даже со взрослыми часто случается. Но это я сейчас понимаю, а тогда чувствовала себя настоящей доброй волшебницей. Ужасно гордилась своей чудесной картой, думала: «Вот это да!» И каждый день после школы, даже не пообедав, неслась к Мишке – узнать, приснился ли ему Заесан, и как там поживает кот Васька. Который, кстати, внезапно нашелся пару недель спустя. Лежал поутру на Мишкином одеяле, как ни в чем не бывало. Взрослые сошлись на том, что беглец проник в дом через открытое окно, до которого не слишком сложно добраться по карнизам. А Мишка утверждал, что просто уговорил кота вернуться домой, и Васька великодушно согласился проснуться вместе с ним, хоть и жаль было расставаться с новыми друзьями, охотничьими угодьями и докторской колбасой. Но карта, конечно, осталась висеть на стене, и Мишка продолжал гулять во сне по Заесану – теперь уже вместе с котом, который не упускал возможности навестить любимый город.

– Какая ты хорошая сказочница, – улыбнулся Файх. – Всем бы в детстве такую соседку! Но твоему Мишке, конечно, было нужнее всех. Думаю, ты его спасла.

– Тогда уж мы с Васькой, вместе. По крайней мере, Мишка действительно выздоровел. Постепенно пошел на поправку после возвращения кота. Примерно через полгода, зимой, даже в школу начал ходить. А что было дальше, я не знаю, весной они переехали куда-то на юг. И мне как-то в голову не пришло заранее узнать их новый адрес. Зачем? Кто в четырнадцать лет станет считать возню с соседским малышом настоящей дружбой, которую надо сохранить на всю жизнь? Потом жалела, конечно – изредка, когда вспоминала. Не столько о самом Мишке, сколько о карте. Мечтала: вот бы на нее сейчас поглядеть. Но когда нашла открытку с дурацкими дразнилками, сразу подумала: боже мой, неужели мой Мишка здесь, в Вильнюсе? Живет или просто приехал в гости? Только что сидел за этим самым столом, вспоминал детство и меня, и, получается, мы всего на несколько минут разминулись – такое чудо! Такое прекрасное, такое досадное, до слез чудо. И тогда я совершила очень странный поступок. Взяла чистую открытку и принялась писать: «Заесан», «Площадь Ста Радуг», «Сладкое море», «Лиловое море», «Сияющее море, из которого берут воду для уличных фонарей», «Камышовая аллея», «Всемирная Школа Пряток», «кинотеатр для рыб и черепах на Ананасовом пляже», «Карамельный квартал», «дом Самой Большой в Мире Собаки» и так далее. Записывала все подряд, что удалось вспомнить, а потом сунула открытку под пепельницу и ушла. Думала: а вдруг Мишка живет поблизости? Или работает, или встреча у него где-нибудь рядом, и он еще вернется в это кафе до ночи, когда станут убирать столы и собирать мусор в черные полиэтиленовые мешки. Думала: шансов почти никаких, вернее, вообще никаких, а все-таки пусть этот список полежит на столе до закрытия, просто так, ни за чем, как письмо, запечатанное в бутылку, ради красоты жеста. Думала: глупость, ладно, а все-таки… все-таки, пусть. Дописала и пошла домой обычным маршрутом, по проспекту Гедиминаса до самого конца, перешла мост, повернула направо, на улицу Витауто, а оттуда на Пушу. А там, понимаете, какое дело… В общем, на крыше одного из домов лежали раскрытые зонтики. Очень много, несколько десятков. Так что могло показаться, будто крыша из этих зонтов сделана. Ну, как в Заесане. Как я сама когда-то придумала для Мишки, а потом забыла и не вспомнила бы, если бы не «Маринка, от трусов резинка» на открытке в кафе. Понимаете, эти зонтики действительно были! Я даже сфотографировала их на телефон, и изображение не исчезло, я проверяю, только не смейтесь, каждые полчаса. Могу показать.

И действительно пустила телефон по рукам. Анджей, впрочем, смотреть не стал. Ему показалось, что доказательство – это лишнее. Без фото было бы только лучше, потому что зонтики на крыше – это уже не пустяк, это вопрос веры. А вера, черт побери, не должна доставаться легко.

– На этом все, – сказала Марина, пряча телефон в сумку. – Потому что когда я вошла в дом, выяснилось, что час давным-давно прошел. Наверное, еще до того, как я увидела крышу с зонтами. Но о ней просто не могла промолчать.

– И правильно, – подбодрил ее Файх. – Еще чего не хватало – оставить меня без твоих зонтиков! А вот, кстати, еще один, – и простер руку в сторону соседней крыши, где, зацепившись изогнутой ручкой за старую телеантенну, болтался на ветру ярко-оранжевый зонт, раскрытый и вывернувшийся наизнанку, с торчащими во все стороны спицами.

– На самом деле, его легко починить, – сказал Анджей Марине. Сам не понимал, что его дернуло за язык.

– Я знаю, – невозмутимо кивнула она. – Что действительно трудно, так это до него дотянуться.

Однако когда, попрощавшись с Файхом и задремавшей в его кресле Гретой Францевной, вышли все вместе во двор, оранжевый зонтик уже валялся на асфальте, да еще и возле самого подъезда, чтобы далеко за ним не ходить. Иногда ветер бывает чрезвычайно любезен.

Анджей поднял зонт, покрутил в руках, кое-как закрыл, разровнял, снова открыл – все было в порядке, спицы не сломались, а только погнулись, да и то не сильно. Протянул находку Марине. Сказал:

– Отличная вещь, еще долго прослужит.

– Ой, – смутилась она. – А почему мне?

– Потому что этот зонтик явно родился из твоего рассказа, – крикнул сверху, с балкона Файх. – Больше ему неоткуда было взяться. Анджей все правильно понял!

Подумал: «Да ни хрена я на самом деле не понял. Просто отдать зонтик Марине было логично. Потому что… Нет, стоп, никаких «потому что». Логично, и все».

Но говорить ничего не стал. Устал уже от этого чертова немецкого языка, хоть плачь.

– До понедельника!

Теперь немецкая речь немилосердно лилась на их бедные головы прямо с небес – совсем невысоких, самых ближних, расположенных на высоте второго этажа. Всего-то.

– До понедельника! – повторил Файх. – Хороших всем выходных! Жду вас у себя в семь. И уже начинаю по вам скучать.

Вот ведь ненасытный.

Сказать, что всю дорогу думал о Марине и ее сказках про Заесан, было бы неправдой, потому что не думал вообще ни о чем, ни единой мысли не было в гудящей от перенапряжения голове. Зато не думал именно о Марине. О том, как она идет сейчас домой, где стол завален изрисованной бумагой – десятки эскизов, сделанных за последние три с половиной дня, и на всех картинках – улицы, улицы, улицы. И еще переулки, площади, деревья, дома с круглыми окнами, нежащиеся на солнце коты, играющие собаки, стаи пестрых попугаев на площади, статуи с цветами, выросшими на месте глаз, крылатый ребенок на пустом пляже строит замок из золотого песка, в фонарях плещется светящаяся морская вода. И как, не переодевшись в домашнее платье, даже не сделав бутерброд, о котором мечтала всю дорогу, сядет рисовать новую картинку и, не закончив толком, начнет еще одну, а потом еще – слишком много надо теперь успеть, ни одной человеческой жизни не хватит завершить это дело, с по-настоящему важной работой вечно так.

Обо всем этом Анджей не думал ни секунды. Просто откуда-то знал.

Пришел домой, открыл окно, высунулся по пояс и смотрел на темное ночное небо так долго, что оно пошло трещинами, сквозь которые пробивался неяркий бледно-синий свет. Подумал: «Я определенно чокнулся». Подумал: «Вот и проверим теорию, что психам жить интересней, чем всем остальным». Подумал: «Похоже, я даже рад».

И пошел работать.

По улицам ходил теперь, чутко прислушиваясь, боковое зрение за выходные стало чуть ли не лучше фронтального, и даже затылок зудел, как будто там и правда прорезывался дополнительный глаз. Был совершенно уверен, что эксцентричный немец Фабиан Файх вот-вот выскочит из-за угла, вынырнет из подворотни или, чего доброго, вывалится прямо на голову из ближайшего окна. Скажет: «Привет, пошли обедать, я тебя убью». Даже ответную реплику заготовил: «Каким оружием?»

Действительно же интересно.

Однако Файх предательски оставил Анджея в покое. На весь уикенд. Объявился только в ночь с воскресенья на понедельник. То есть даже не в ночь, а в половине пятого утра. И не где-нибудь, а на подоконнике. Сидел, курил трубку-калабаш [22] , пускал дым кольцами, болтал ногами, терпеливо ждал, когда на него обратят внимание. Когда живешь на четвертом этаже, подобных визитов как-то не ожидаешь. И, получается, зря.

Анджей так растерялся, что спросил:

22

Калабаш (calabash) – курительная трубка особой формы. Коническая чаша этой трубки сужается книзу, а ее верх вырезан в виде крыши дома. Табачная камера также сужается. Раньше калабаши были тыквенными (отсюда, собственно, и название «калабаш» – тыква-горлянка), а теперь их изготавливают из бриара и даже пенки.

– Ты чего не спишь? Я-то ладно, конченный человек. У меня, во-первых, апокалипсис, то есть дедлайн. В девять все должно идеально работать! А во-вторых, как только оно заработает, я буду волен распрячь своего бледного коня и дрыхнуть, сколько захочу. А тебе же небось к восьми в офис. Или где ты там наводишь свои немецкие порядки.

– К восьми тридцати, – педантично поправил Файх. – Но это неважно. Я никогда не сплю. Просто не умею.

На фоне подобного признания время и форма дружеского визита сразу перестали казаться чересчур фантастическими. Ну залез человек на четвертый этаж незадолго до рассвета, с кем не бывает.