Карты на стол (сборник)

Деловито объяснила:

– По маминому рецепту. Лет пятьдесят, наверное, его не пекла. У меня и плиты-то нормальной дома не было, только дровяная печь. Но я, похоже, не разучилась.

– Пахнет, как в раю, – сказал Файх. Таким тоном, словно не комплимент делал, а констатировал факт: когда я в последний раз был в раю, там пахло именно так.

Пирог немедленно разрезали и попробовали, обжигаясь, дуя на пальцы, роняя горячую начинку на засыпанный мукой стол, с набитыми ртами прославляли труд Греты Францевны, да столь слаженным дуэтом, словно репетировали этот номер с самой весны.

– Так удивительно, – сказала старуха. – Я снова испекла яблочный пирог, и меня хвалят, да еще по-немецки, как дома. Всегда знала, что так больше не будет, что не доживу до этого дня. Но, получается, дожила?

– Получается, – твердо сказал Файх. – И все остальное тоже получится. Я точно знаю.

Причащали пирогом и кофе всех входящих – мальчишку Эрика, голубоглазую Габию, длинного Даниэля, который был сегодня как-то особенно безучастен, собран и хмур, ни дать ни взять самурай перед битвой. Но яблочный пирог Греты Францевны ненадолго лишил равновесия даже его.

Однако на балконе Даниэль снова собрался. Сразу сказал:

– Я должен предупредить вас, что у меня очень бедный язык. Поэтому расскажу коротко. Много смысла будет потеряно. Но или плохо, или никак.

– Ничего, – успокоил его немец. – Значит, будем искать потерянный смысл все вместе. И не удивляйся, если найдем его больше, чем было поначалу.

– Хорошо, – кивнул Даниэль. – Надеюсь на это. И верю – вам? В вас?

– Неважно. Лишь бы верил.

– Верю. И поэтому скажу правду: я боялся выполнять твое задание. Я не очень трусливый человек. Иногда даже храбрый. Но вдруг испугался. Не знаю, чего.

– Конечно, ты знаешь, – мягко сказал Файх. – Испугался, что твоя жизнь внезапно закончится. И начнется какая-то совсем другая, о которой пока даже смутно не догадываешься, понравится она тебе или нет. Но подозреваешь, что назад дороги уже не будет. Правильно, в общем, подозреваешь. Все так. Глупо было бы делать вид, будто до сих пор не понял, чем мы тут занимаемся. Вернее, что тут с нами происходит – не по нашей, по собственной воле. Само.

– Примерно так я сказал бы, если бы умел, – согласился Даниэль. – Именно этого боялся так сильно, что не стал делать задание ни в субботу, ни в воскресенье. Думал: только не сейчас, потом, потом. А сегодня на работе понял, что у меня не осталось времени. Мы же встречаемся в семь! И тогда я пошел обедать – для твоей книги. Обеденный перерыв длится ровно час. Это удобно. Но я не пообедал. Потому что увидел на улице мужчину. Он был довольно старый. Но не очень. Не знаю, как правильно назвать.

– Пожилой, – подсказала Габия.

– Да, спасибо. Пожилой. Он лежал на тротуаре и умирал. Люди шли мимо, думали, просто пьяный. Это понятно, он довольно плохо выглядел. Бедно и… не очень чисто. Я тогда подумал: вот зачем нужно всегда быть хорошо и опрятно одетым. Чтобы незнакомые люди сразу позвали врача, если начнешь умирать на улице. Чтобы не шли мимо. Иногда это довольно важно.

– Иногда это довольно важно, – эхом повторил Файх. – Но ты не прошел мимо? Сразу понял, что происходит?

– Да, я понял. Я видел пьяных и видел, как умирают. Довольно большая разница. У меня отец умер в больнице, я был рядом. А еще раньше умер брат. И не только они. Рядом со мной часто умирали люди. Близкие и просто знакомые. Чаще, чем обычно. Никогда не понимал, почему так. Есть мои ровесники, которые ни разу не были на похоронах. У них еще даже бабушки и дедушки живы, вся семья. А у меня осталась только старшая сестра, она живет с мужем в Америке. Я ее давно не видел. Но это сейчас неважно. То есть важно, но только потому, что там, на улице, я сразу понял, что происходит. И вызвал Скорую. Остался ждать, когда приедет. Сел рядом с человеком, прямо на землю. Не мог оставить его одного. Ему было очень страшно. Я взял его за руку и держал. И страшно больше не было, ни умирающему, ни мне. Было хорошо. Нет, не хорошо. Легко. Правильно. Нормально. Как будто так и надо. Как будто так было всегда, и мы привыкли. Он лежал, я сидел рядом. Мы разговаривали. Рассказывали друг другу разные вещи, как давние друзья. Он рассказал, что научился читать в пять лет, а у отца было много книг про приключения. Читал, думал, что все взрослые так и живут, мечтал стать путешественником, моряком и охотником. Но потом вырос и узнал, что книги – это просто фантазия. Все неправда. Взрослые люди так не живут. Очень обидно! И ему стало все равно, что будет дальше. Все равно, как жить, если как хочешь – невозможно. А я тоже рассказывал про детство. Как ездил с родителями в отпуск на поезде. И думал, что поезд – самое прекрасное место на земле. Такой удивительный дом, где ты сидишь у окна, пьешь чай, а комната в это время движется, едет из одного города в другой. И когда ты спишь, поезд тоже едет. Просыпаешься утром в незнакомом городе, чудеса! Я тогда решил стать проводником, чтобы всегда ездить… Нет, даже не поэтому. А просто чтобы быть там хозяином, а не гостем. Важной частью чуда, без которой оно невозможно. Такая была у меня мечта. Потом приехала Скорая, и врач сказал, что человек, с которым я разговариваю, уже умер. А он улыбался, как будто, наоборот, воскрес. Наверное, рядом со мной легко умирать, вот что я тогда подумал. Сказал врачу номер своего телефона – вдруг кому-то понадобится меня найти, задать вопросы. И вернулся на работу. Час как раз прошел. Это все.

– Спасибо, – сказал Файх. – Ты прекрасно справился. И не только с немецким языком.

– Я понимаю, – кивнул Даниэль. – С немецким языком я как раз плохо справился. Многое не смог рассказать.

– Догадываюсь. Но смысл от этого никуда не делся. Наоборот, стал еще более явным. Захочешь – не отмахнешься.

– Да, не отмахнусь. Но как следует жить человеку, рядом с которым легко умирать? Я не могу пойти работать в больницу, я не врач. И никогда не выучусь на врача. Меня чуть не исключили из школы после урока биологии, на который учитель принес… длинные, тонкие, ползают – это что?

– Змеи?

– Нет-нет. Гораздо меньше.

– Червяки? – подсказал Эрик, страшно довольный, что наконец-то может помочь.

– Да, наверное, червяки. Спасибо. Мы должны были резать их на кусочки. Я отобрал червяков и побежал на улицу выпускать. Потом был скандал. Не люблю, когда убивают просто так. Не для еды и не ради защиты. А в медицинском институте живых лягушек режут, мне друг рассказывал.

– Да не надо тебе ни на кого учиться, – отмахнулся Файх. – Ангел смерти не ограничивает зону своих действий больницами. Бери с него пример. И кусок пирога в придачу. Он того стоит.

– Я очень странно чувствую себя сейчас, – сказал Даниэль, принимая угощение. – С одной стороны, я растерян. Совсем не понимаю, что мне делать и как теперь жить. Или оставить все как есть? А может быть, вообще ничего не случилось? Просто на улице умирал старый человек, а я сидел рядом и фантазировал? И даже его улыбка – это совсем не улыбка, а… – как это по-немецки? Люди дергаются, когда умирают.

– Судорога.

– Да. Может быть, это была просто судорога. Я ни в чем не уверен. И в то же время я чувствую себя человеком, который даже озера большого в жизни не видел, но вдруг оказался на берегу океана. И волна намочила его ботинок. Настоящая океанская волна. И человек вдруг вспоминает, что вырос возле океана, а потом просто об этом забыл. Но теперь все в порядке. Теперь все на местах. Вот так примерно я себя сейчас чувствую. Но это не отменяет ни растерянности, ни сомнений.

– А растерянность и сомнения не отменяют океан, – кивнул Файх. – Это я очень хорошо понимаю.

– В пятницу, – сказал на прощание немец. – Увидимся в пятницу. Больше никаких домашних заданий. Приходите просто выпить и поболтать. В субботу я улетаю. Будем меня провожать.

Ученики растерянно переглянулись. Файх, конечно, с самого начала предупредил, что пробудет в Вильнюсе примерно до конца августа. А суббота – двадцать четвертое, действительно, почти конец, все сходится. Но слова – это всего лишь слова. Бледная тень знания. Против твердой уверенности, что Фабиан Файх был в их жизни всегда и, следовательно, будет всегда, просто не может не быть, они бессильны.

– Да, я и сам не понимаю, как проживу без наших встреч, – улыбнулся он. – Сейчас мне кажется, никак не проживу, просто исчезну в тот момент, когда самолет начнет разгон по взлетной полосе. Но это, конечно, неправда. И я не исчезну, и вы не станете обо мне грустить. А если и станете, то не больше, чем об уходящем лете, на смену которому придет прекрасная осень, лучшая осень в нашей с вами жизни, верьте мне.

Почти рассердился на немца. Скорое прощание – не повод так неумело и бессовестно лгать. «Лучшая осень в нашей жизни», ага, знаем, плавали. Ищи дураков.