Катарсис

Очень скоро случилось происшествие, которое определило мои моральные границы дозволенного. Утром мне нанес визит Валет.

— Такое дело, Ваше Сиятельство, — мнется он, — есть человечек. Уж не знаю, как сказать.

— Прямо говори. Как самому себе, — я сижу в халате с чашкой горячего шоколада.

— Если прямо, то один, простите, говнюк желает в компаньоны.

— Как вы его неласково. Вор или убийца?

— Воры народ простой. И я, хоть и слыву умным в своем деле, весьма простой. Подделать печати, подпись какую, это мы запросто. Сказку рассказать богатому валенку тоже можно. Так это все средства. Инструмент, так сказать. Вот возьмите обман. Да. На уши лапшу навешаем, будьте здоровы. Так ты не слушай. Или проверь. Или подумай головой, отчего к тебе подошли, а не к другому.

— Мне все ваши способы известны. Этот чем не угодил? — Перебиваю я.

— Все же договорю, — теребит ус Валет, — мы используем то, что есть в самом человеке, людские червоточинки. Жадность, глупость, самоуверенность и гордыню. За каждый грешок можно зацепиться, ежели с умом.

— А он?

— А он привносит.

— Это как?

— Да уж так. Делает то плохое, чего нет в действительности и не было. Грязью пачкает, интриги плетет. А когда человеку деться некуда, тогда счет и выставляет.

— Кто таков?

— Алоизий Вязутский.

— Поляк что ли? Пока я не понял, чем он плох.

— Да вот, намедни выкрал платочек у богатой дамочки, да шантажирует любовником. Та денежки дает за молчание. Или вот сынка одного чиновника, гимназиста, до петли довел за то, что папаня ихний отказались подписи ставить, где надо. Или любит офицерика молодого прославить так, что не принимают нигде. Общество, знаете ли, слухи любит. Прослывешь, так потом не отмоешься.

— А что ж офицерик его не пристрелит?

— Так не своими руками. Никто его и не знает.

— Грязно работает. И что с того? Не хочет под твое начало?

— Я не умею объяснить. Мне под начало такую мразь не нужно. Желаете, так сами поговорите. К тому же он хвалился, что и вас ославит при надобности.

— Даже так? Ну позови после обеда.

Ближе к вечеру передо мной толстенький, с узкими опухшими глазками, человечек. Заплывшие щеки трясутся, как у хомячка.

— Так вы и есть Алоизий Вязутский? — брезгливо разглядываю его.

— Именно так, Ваше Сиятельство.

— А почему Вязутский? Вы больше на татарина похожи, чем на поляка.

— Это личное! — слышны истерические нотки, — внешность обманчива.

— В вашем случае вполне справедлива. Впрочем, поясните, в чем ваша сила, а то мой ставленник затруднился в комментарии.

— Сила, это вы правильно выразились. Именно тайная сила и есть. Сила маленького человечка, которая делает его равным гигантам, — он патетически поднял руки.

— Как же можно сделать равным? Ведь они гиганты.

— Не скажите. Очень даже просто. Гиганта можно оценить. Да-да. Все имеет свою цену. И кто взял право ее ставить, тот и сильней. Самый мелкий лавочник сможет поставить цену на самом дорогом для человека. Свою цену. И человек ничего не сможет сделать. И никто ничего не может сделать. Все примут этот ценник. Какой бы он хороший бы ни был, а получит то клеймо, что я навешу.

— То есть, вы и есть тот самый оценщик, что клеймит души человеческие?

— Я, своего рода, экономист. Но вы поэтично высказываетесь. Так даже лучше звучит.

— И как это происходит?

— О, много тайных механизмов. Где-то пьяный сболтнул, где-то трезвому показалось. Мнение света и полусвета, дуэльные ситуации, дамские истории. Искусство, одним словом. Целая команда со мной работает. Есть газетчики, есть дворники, городские сумасшедшие, юродивые и нищие.

— А они зачем?

— А что вы сделаете безумной бабке, которая плетется за вами да вслед гадости орет про вас? А народ видит в ней указание свыше.

— И многим ли орет?

— У меня целая энциклопедия составлена. В ней кому надо ставлю плюсик, кому следует крестик. И нет человека.

— А что желаете от меня?

— Вы человек влиятельный, и вам нужно мнение. Оно может быть и хорошим. Вы же умный! Представьте, сколько возможностей для обольщения простого ума, если правильно дело поставить.

— Очень хорошо представляю, даже дух захватывает, — улыбнулся я, — сто рублей дам для начала. Но с условием. Завтра вы мне свою команду покажете. Хочу увидеть воочию.

— Это понимаю, — щеки экономиста затряслись при виде денег, — Увидите. В этом обману нет.

После ухода Вязутского, я протер руки водкой. Из-за занавески вышли Петя и Валет.

— Что, заказ ему сделаете? — Глухо спросил Валет.

— Уже сделал. Вы же слышали? Завтра соберет своих передо мной. А ты, Петр, берешь несколько десятков и закрытые кареты. И чтоб ни один не ушел.

— Так мне его проводить? — Просветлел Валет.

— Лучше встретить. Да поклонись ему напоследок. Мол, скоро большим человеком будешь, господин Вязутский.

После обеда с десяток черных экипажей простучали по мостовой за город. Я не поехал. Мы с Валетом пили коньяк.

— Покровители у него в самом верху, — просвещал он меня, — то ли масоны, то ли еще какая дрянь.

— Мне все равно, кто покровители. Таких рядом быть не должно. Если ты думаешь, что я белоручка, то сильно ошибаешься. У меня свои правила, но такие Вязутские в них не вписаны.

Петьша вернулся, получил приглашение присесть.

— Подавился Алоизий своим дерьмом. Сначала его вытюхал с перепугу, а потом жрать вдруг начал. Оно поперек горла и встряло.

— А остальные?

— Остальные при виде сего действа огорчения не снесли.

— Там и известные люди были, — удивился Валет, — неужто все не снесли?

— Преставились, Царствие Небесное, — Петр перекрестился.

— Наших, кто участвовал, уводи из Москвы, — велел я, — да и мы будем собираться.

Победу омрачило расстройство. Тихо скончался Пуадебар. На рабочем месте. Нашли лежащим на чертежах. Ученики навзрыд плакали. Да и я тоже в стороне не остался. Возникла теплая дружба с наивным и добрым дедом, которому можно поручить самые секретные исследования. Похоронили его на острове. По старым карандашным наброскам наш художник Василий воссоздал потрет. Теперь в учебном корпусе будет своя галерея отцов-основателей.