Катастрофа

Куприн, подошедший к роялю, протянул Вавичу бокал красного вина. Тот кивком головы поблагодарил и залпом его выпил. Он вновь взял минорный аккорд:

Грек из Одессы, еврей из Варшавы, Юный корнет и седой генерал — Каждый искал в ней любви и забавы И на груди у нее засыпал. Где же теперь, в какой новой богине Ищут они идеалов своих? Вы, только вы лишь верны ей поныне, Пара гнедых, пара гнедых.

Чувствительная Вера Николаевна держала за рукав мужа, и по ее щекам катились крупные слезы, да и сам Бунин остро воспринимал чудное пение Вавича, был весьма растроган.

Вот почему запряжены с зарею И голодая по нескольку дней, Тихо плететесь вы мелкой рысцою И возбуждаете смех у людей! Старость, как вам, так и ей угрожает, Говор толпы безвозвратно утих: И только кнут порой вас ласкает… Пара гнедых, пара гнедых! Тихо туманное утро в столице, По улице медленно дроги ползут: В гробе сосновом останки блудницы Пара гнедых еле-еле везут. Кто ж провожает ее на кладбище? Нет у нее ни друзей, ни родных, Несколько только оборванных нищих. Пара гнедых, пара гнедых!

Вавич всем отвесил общий поклон, порывисто обнял Бунина, поцеловал в щеку Веру Николаевну и быстро, не оглядываясь, ушел.

Через полгода из Америки Бунин получил объемистый пакет. В нем лежали видовые открытки, письмо Вавича и восторженные отклики газет. И за океаном венчала слава русского актера.

КРОВЬ НА ЛЬДУ

1

Утром седьмого марта Бунин проснулся в счастливом состоянии духа. Еще ночью шел обвальный весенний ливень, а теперь в окно виднелось прозрачно-эмалевое небо. Веселый зайчик, отраженный от раскрытой форточки, дрожал на цветных обоях. Бунин с наслаждением вытянулся на широкой деревянной кровати и вдруг вспомнил то, что вызвало его радостное настроение. Вчера поздно вечером, промокший до последней нитки под дождем, в бунинской квартире появился, задыхаясь от быстрого движения, Струве.

Обнажив в улыбке два ряда крепких желтых зубов, он воскликнул:

— Свобода! Возвращаемся домой! В России свергли большевиков…

Бунин, боясь поверить в такое счастье, недоверчиво протянул:

— Невероятно…

— Откуда у вас, Петр Бернгардович, такие сведения? — спросила Вера Николаевна.

— Да вот же, телеграмма! — Струве суетливо стал доставать из пиджачного кармана расползавшуюся намокшую бумагу. — Сынок прислал из Берлина. Читайте сами: «Большевистское правительство свергнуто восставшим народом». Мимо вас бежал, думаю, дай зайду обрадую…

— Вот уж, действительно, нечаянная радость! — Вера Николаевна отвесила поклон образам. — Выпейте чашку кофе!

— Нет, я лишь на минуту. Поеду домой, надо позвонить в Берлин, там, думаю, знают подробности.

— Надо сообщить в «Последние новости», — предложил Бунин.

— Они сами ждут известий, тираж не печатают! До встречи!

…И вот теперь, напевая с интонациями Вавича — «Очи черныя, очи страстныя», Бунин легко сбежал с лестницы, со своего пятого этажа — вниз. (Недавно он целый час просидел в лифте, грозно ругая на двух языках это «адово изобретение», и с той поры до последних дней своих избегал пользоваться подъемной машиной.)

Консьержка протянула ему газеты. Верх первой полосы «Последних новостей» был украшен громадным заголовком:

ДНИ РЕВОЛЮЦИИ. СЛАВА БОРЦАМ ЗА СВОБОДУ!

Торопливо стал читать — вздох огорчения вырвался из груди его: хотя в Кронштадте восстание против большевиков, но они власть из своих рук не выпускают. Передовица взывала:

К свободе!

…Мы знали, что освобождение России придет изнутри, а не извне. Мы не верили в то, что Россия может быть спасена иноземным вмешательством. Мы не верили и в то, что народ примет освобождение из рук тех, кому он боялся бы вверить свою судьбу на другой день по восстановлении порядка.

«Писал Милюков, — решил Бунин. — Это его тяжеловесный слог времен Тредьяковского. И опять пустословие, неуемное стремление выдать желаемое за действительное. Вот уж точно: от избытка чувств уста глаголят. Впрочем, что нам делать, если не надеяться на чудо? Может, и впрямь дело на сей раз выйдет? Большевики — жалкая кучка, а ненавидящих их — миллионы. Господи, как хочу домой!..»

Пожаловали Толстой и автор будущих многочисленных уголовных романов Николай Брешко-Брешковский. Толстой поставил на стол бутылку дорогого вина и пророкотал:

— Взят Псков! Ленин со своей шпаной сбежал в Германию.

— Достоверные факты! — замотал головой Брешковский и стал разливать вино. — И Питер тоже в руках восставших.

— Положим, большевиков прогонят, — допустил Бунин. — Но кто займет их место? Кто поведет Россию? Милюков? Шульгин? Или, не дай Бог, Савинков со своими ушкуйниками? Где гарантии, что они будут лучше нынешних правителей?

— Гарантия одна, — хохотнул Толстой, — хуже большевиков никого не бывает. А править Россией — новой Россией! — будет Учредительное собрание.

* * *

Теперь Бунин, после долгого перерыва, лихорадочно заносил в дневник:

8 марта.

«…С волнением (опять!) схватился нынче за газеты. Но ничего нового. В «падение» Петербурга не верю. Кронштадт — может быть, Псков тоже, но и только…

Вечером заседание в «Общ. деле», — все по поводу образования «Русского комитета национального объединения». Как всегда, бестолочь, говорят, говорят…

Возвращался с Кузьминым-Караваевым. Он, как всегда, пессимист. «Какая там революция, какое Учредительное собрание! Это просто бунт матросни, лишенной советской властью прежней воли ездить по России и спекулировать!»

10 марта.

«По газетам судя, что-то все-таки идет, но не радуюсь, равнодушие, недоверие (может быть, потому, что я жил ожиданием всего этого — и каким! — целых четыре года).

…Американский Красный Крест получил депешу (вчера днем), что «Петроград пал». Это главное известие».

— Господи, зачем попускаешь злодеям, попирающим Россию! Освободи ее, услышь мольбы, которые к тебе возносим… — Бунин взывал к образам.

Но неведомы пути Его.

2

Что же случилось в Кронштадте в те мартовские дни?

2-го числа на вечернем закате распахнулись крепостные Цитадельные ворота. Оттуда — кто пеший, кто на санях — появилось сотни полторы хорошо вооруженных ружьями, пулеметами и гранатами военных. Они держали путь к большевистскому Ораниенбауму.

В морской цитадели русской Балтики победил антисоветский мятеж. Но над городом реял… красный флаг.

В рупоре мятежников — «Известиях Военно-революционного комитета Кронштадта» — появилось воззвание, в котором рекомендовалось «всем советским работникам и учреждениям продолжить работу». Была опубликована резолюция, принятая двадцатитысячным митингом рабочих, матросов и солдат крепости. Митинг прошел под председательством главы Кронштадтского совета П.Д. Васильева, который был убежденным членом партии большевиков.