Катешизис
Шрифт:
Я стоял и в замешательстве слушал слова моего щенка. Свои собственные слова, выводы, мысли, возникающие в моей голове. А что же там? В сердце? Что заполняет голову, я более-менее понимаю. Отчего пусто в душе и чем заполнить бесконечность пустоты - понять не могу. Чьи-то руки крепко схватили мои предплечья. Отчего-то подумалось, что именно в этих местах Наташа наносила себе раны, лёжа в ванной и пытаемая инквизицией совести.
— Ах ты, ублюдок!
– услышал я. – Баб ему мало! Девочек захотелось! Храни молчание, скотина. Ничего не говори. Зубы тебе в камере выбьют, чтобы не кусался, когда в рот брать будешь, сука!
Два человека. В форме охранников правопорядка, крепко держали меня за руки. Явственно представив, как перед моим носом маячат чужие гениталии,
Через два квартала, метрах в сорока, я увидел перед собой существо, укутанное в шерстяной платок серого цвета, такой, какой обычно носили старые бабульки восьмидесятых. Она махала мне рукой и призывно кричала:
— Сюда, милый, сюда, - при этом указывая на подвальное помещение.
Не раздумывая, я ринулся в указываемое место. Отчего-то вид старушки вселял доверие.
Крутая лестница, четырьмя шлакоблочными ступенями, спустила меня в подвал. Длинный, неширокий коридор. Побеленный извёсткой, он отдавал лёгкой желтизной из-за тусклого света размещённых у потолка сороковатных лампочек.
***
Снова мираж, думал Каин. Снова ты издеваешься надо мной, господин. И снова ты делаешь это из-за своих Овец и Баранов. Я понимаю, что тебе нужны жертвы. Тебе нужны поклонения. Но разве до такой степени, что ты готов мучить бессмертием? Для чего ты направил стопы мои вдаль от родных, для чего ты заставляешь меня скитаться в голоде, жажде, изнуряешь зноем и бессмертием?
Великое Нечто молчало. Оно улыбалось, наверное, если бы могло улыбаться. Его великие замыслы совершались так, как было задумано. Я упаду здесь, решил Каин. Не двинусь больше с места. Что заставляет меня идти? Что движет моим телом всё дальше от дома? Почему я не ослушался Его тогда и не остался с отцом и матерью. Боялся, что Он уничтожит их. Да, боялся. Но если мы единственные его творения, зачем ему отдавать нас смерти. Он ещё не усладил всю свою жестокость. Ещё не все мучения прошли мы, что бы утешить его любование содеянным.
Сейчас Он рисует передо мной образ прекрасного города вдали. Но разве может там быть город. Кто его поставил. Если единственные люди на земле – это род Адама – отца моего. Опять ложь. Весь мир сотворённый состоит изо лжи. Из иллюзии и предательства. Из клеветы. Из страха. Что есть слова Баранов и Овец?! Он же поверил им. Не мне. Неужели он не видел суть Авелеву? Слабость его. Хотя чего говорить. Он, Авель, был подобен всему сотворенному миру. Он был так же лжив. За его улыбкой скрывался яд. Он радовался, что безнаказанно обманывает всех, употребляя в пищу овец. Ему нравилось быть более обласканным Господином. Он умел преподнести всё происходящее в удобном для него цвете. Окажись он на моём месте, как бы он поступил? Не променял ли жизни отца и матери на собственное благополучие?
Не сдвинусь с места. Не пойду к городу. Буду лежать смотреть на солнце. Пусть оно выжжет мои глаза, пусть превратит меня в прах. В песок этой пустыни. Пусть ветер занесёт меня жёлтым барханом. Каин обратил свой взор солнцу. Оно слепило. Но слезы текли из глаз, не давая им высохнуть. Откуда же столько воды в моём теле. Я не ел, казалось вечность, не пил тысячелетия. А слёзы всё не иссякают и не иссякают. Мысли Каина покрывались туманом, становясь бессвязными и обрывочными. Он не понимал происходящего, но продолжал жить. Странные образы проходили перед его внутренним взором. Люди, одетые в непонятные одежды, или же раздетые вовсе. Они заключали в объятия друг друга и проникали в тела друг друга. Кричали, то ли в ужасе, то ли в экстазе. Неведомые животные виделись ему, с телом льва, но головой человеческой. Потоки воды видел он, слышал их журчание, преходящее в шум. Видел суету небывалой жизни. Новорождённых, маленьких, испачканных
кровью материнского лона, чад. Кричащих после первого вздоха, наполнившего их лёгкие криком бытия.Варан, забредший то ли по случайности, то ли на запах человеческого мяса – лизнул своим раздвоенным языком лицо Каина. Мысли медленно упорядочивались.
— Ну, вот, наконец, и всё. Вот, наконец, и смерть, - подумал он.
Но варан не вонзил свои острые зубы в мякоть человеческого тела. Вараны не люди. В их глазах невозможно прочитать их мысли. Через их глаза, трудно достучаться до вараньей души, понять и предугадать их поступки. Глядя в его глаза, Каин видел в них ярость и жаждал смерти. Но надежды Каина были напрасны. Он забыл про печать, наложенную на него Господином. Печать, запрещавшую всякому живому и неживому творению, всякой одушевлённой и бездушной потребности погубить Каина. Варан не уходил. Он лёг рядом, положив свою тяжёлую голову ему на живот, словно желая защитить вместилище жизни. Каин не шевелился. Не от страха, нет. От безысходности. Даже грозное животное, подобное чудовищному ужасу создавшего его, не тронуло жизни Каина. Слезы стекали по лицу сына Адамова на песок, их было так много, что палящее солнце не способно было сразу превращать их в пар и уносить тёплыми потоками в голубое небо. Хищные птицы, пролетавшие высоко в небесах над телом измученного бессмертием человека, даже не замедляли движения, будто и не замечали вовсе потенциального обеда.
За шумом пустынного ветра, Каин услышал мягкий, ритмичный шёпот песка. Будто по нему ступали чьи-то сандалии. Кого он мог увидеть здесь?! Неужели город вдали – это правда. Неужели, кроме отца, матери и его - Каина, есть ещё люди? Он лежал, не шевелясь, и ждал. Варан приподнял голову с живота человека. Оперся на четыре массивные лапы и покорно отошёл в сторону. Через пелену слёз, Каин увидел лицо девушки. Его нельзя было назвать просто прекрасным. Если существует совершенное, то это как раз такое лицо. Именно совершенное, ни красивое, ни уродливое, ни обычное, а небывалое. Небывалое, как само совершенство. Такое лицо не возможно представить, и такое лицо невозможно забыть. Раз, увидев такое лицо, теряешь понятие о красоте и некрасивости. ЕСЬМ. Лицо – начала и завершения, лицо жизни и смерти, лицо наивной молодости и мудрой зрелости.
— Пойдём со мной, Каин, - сказала женщина и протянула руку к лежащему на песке человеку.
— Кто ты?
— Конечно же, я всё скажу тебе, но сейчас пойдём со мной. Прошу тебя. Встань и иди. Ты ничего не добьешься, оставляя все так, как сейчас. Ты не просто шёл по пустыне. Ты шёл ко мне. И я уверена, ты сам понимаешь сейчас, что шёл именно ко мне. Если бы это было не так, ты бы остался на месте.
— Но кто я такой, что бы сметь идти к тебе, Удивительная? – Спросил Каин, поднявшись на ноги. Я всего лишь раб, возделывающий землю. Неужели в моих помыслах я мог взлететь настолько высоко, что бы возжелать видеть тебя рядом с собой.
— Ты сын Адама. Конечно, это вряд ли говорит в твою пользу. А вот то, что ты сын Адама с пустотой в сердце. Кажущейся пустотой, требующей ответов и действия – это говорит о многом. В твоих помыслах не было желания прийти ко мне. Желание было в твоём сердце.
Так, разговаривая, они шли по направлению к городу. Варан медленно ступал чуть поодаль справа от мужчины, ощупывая горячий воздух пустыни раздвоенным языком, и чувствовал происходящее своим вараньим сердцем, окутанным вараньей душой, в которую нет доступа через вараньи беспристрастные глаза.
— Твой город пуст? – спросил удивлённо Каин, обращаясь к женщине.
Она улыбнулась:
— Отчего же. В этом городе ты и я. Вскоре здесь будет много людей.
— Они куда-то ушли?
— Нет, милый Каин, они ещё не появились, - ответила женщина. – Эти люди – наши будущие дети. Ты будешь отцом, а я стану матерью.
Каин опешил:
— Но кто ты? Я ведь даже не знаю тебя?
— Зато я тебя знаю, - спокойно отвечала женщина. – Твой путь ко мне был долог, ты устал. Пойдём, - она указала на ворота, ведущие во дворец, - здесь ты получишь отдохновение и понимание происходящего.