Катилинарии. Пеплум. Топливо
Шрифт:
Еле живой от стыда и на грани нервного срыва, я кинулся к аппарату и снял трубку, оглянувшись на Жюльетту, которая закрыла лицо руками.
Каково же было мое изумление, когда вместо ожидаемого бурчанья я услышал в трубке самый прелестный и юный из женских голосов:
– Месье Азель, я вас не разбудила?
В тот же миг я вздохнул полной грудью.
– Клер!
Моя жена тоже просияла, удивившись и обрадовавшись не меньше меня. Клер была моей лучшей ученицей за все сорок лет. Она закончила лицей в прошлом году. Мы считали ее почти родной.
Малышка Клер объяснила мне, что получила
– Ну конечно, Клер! Для нас нет большей радости!
Я объяснил ей, как до нас добраться, и она сказала, что приедет послезавтра часа в три. Я с радостью предвкушал встречу, как вдруг вспомнил о месье Бернардене.
Увы, девушка уже прощалась со мной. Я не успел предложить другой час: быстрая, как ласточка, она повесила трубку.
– Она приедет послезавтра, – нерешительно сообщил я жене.
– В субботу! Вот радость-то! Я так боялась, что больше ее не увижу!
Жюльетта была счастлива. Мне пришлось собраться с духом, чтобы добавить:
– Она приедет в три часа. Я хотел предложить другое время, но…
– А.
Радости поубавилось. Однако моя жена не подала виду и даже рассмеялась:
– Кто знает? Может быть, это будет забавная встреча.
Боюсь, она сама не верила в то, что говорила.
Клер была девушкой из другого времени. Я говорю это не потому, что она учила в свои юные годы латынь и греческий: чтобы не принадлежать к своей эпохе, ей не нужны были мертвые языки. У нее было такое доброе и кроткое лицо, что современники не находили ее хорошенькой, и она так часто улыбалась, что слыла у сверстников пустоголовой.
Она переводила с листа Сенеку и Пиндара на изящный и утонченный французский и, казалось, даже не сознавала своего дарования. Зато ее одноклассники понимали ее превосходство и на этом основании презирали ее. Я часто замечал, что ум не в почете у лицеистов.
Клер была выше всего этого. Между нею и мной завязалась подлинная дружба. Ее родители, люди славные, но недалекие, вечно попрекали ее пристрастием к древним языкам: они были бы счастливы, пойди она учиться чему-нибудь более серьезному, например на бухгалтерские или секретарские курсы. Изучать мертвый язык – это казалось им пустой тратой времени. А уж изучать целых два!..
Как-то раз я пригласил Клер к обеду. Ей в тот год исполнилось пятнадцать; Жюльетта влюбилась в нее с первого взгляда, и это было взаимно. Мы по преклонным летам не годились ей в родители, и она стала для нас почти внучкой.
Нас троих связала на редкость крепкая дружба. Клер была единственным существом из внешнего мира, имевшим для нас значение.
Имя подходило ей как нельзя лучше [7] : она лучилась светом, притягивающим взгляд. Эта девочка была из тех поистине редких людей, одно присутствие которых способно осчастливить.
Теперь Клер было уже восемнадцать, но она ничуть не изменилась: нас связывала все та же глубокая приязнь, хоть мы не видели ее почти год.
7
Клер (claire) –
светлая ( фр.).Она всегда обращалась ко мне «месье Азель», а вот Жюльетту с их первой встречи звала по имени. Я не обижался: ведь моя жена была и моим ребенком, что приближало ее к молодой девушке.
Клер не пробыла у нас и десяти минут, а в доме как будто все осветилось. Она что-то рассказывала, но дело было не в словах, а в ней самой. Ее веселость обдавала нас солнечными брызгами. Мы так радовались, что она нас не забыла. Внешний мир был нам безразличен, но она – просто необходима.
В дверь постучали. Уже четыре часа! А я-то хотел заранее предупредить малышку о нашем непрошеном госте, чтоб она поняла все правильно.
– О, вы кого-то ждали? Я ухожу…
– Клер, нет! Пожалуйста!
Месье Бернарден был явно возмущен тем, что мы посмели принимать кого-то в часы, принадлежавшие ему. Он что-то неприветливо буркнул, когда Клер поздоровалась с ним, просияв своей дивной улыбкой. Нам с Жюльеттой стало неловко за его грубость, как будто это была наша вина.
Он развалился в своем кресле, сидел неподвижно и молчал. Девушка посматривала на него приветливо, хоть и с удивлением. Она, видно, думала, что он наш друг, и поэтому сочла нужным к нему обратиться.
– В какой красивой местности вы живете! – воскликнула она своим очаровательным голосом.
Мучитель раздраженно поморщился, словно говоря: «Не хватало мне еще разговаривать с какой-то свистушкой, которая посмела явиться в мое время!»
Он не удостоил ее ответом. Я сгорал со стыда. Клер решила, что он туг на ухо, и повторила громче – он смерил ее взглядом, словно торговку на базаре. Мне хотелось его ударить. Но я лишь ответил вместо него:
– Месье Бернарден наш сосед. Он бывает здесь каждый день с четырех до шести.
Я надеялся, что Клер поймет суть этих визитов и догадается, что мы – жертвы мучителя. Увы, это было не столь очевидно: девушка подумала, что мы в самом деле дружим с этим человеком. Может быть, даже решила, что это мы его приглашаем. Повеяло холодом. Непоправимым холодом. Малышка больше не осмеливалась заговорить с незваным гостем, она обращалась теперь только к нам, но утратила свою непосредственность и веселый тон. А мы с Жюльеттой были так напряжены, что и вовсе говорили фальшивыми голосами. Наши улыбки были вымученны.
Кромешный ужас.
Клер долго не выдержала. Около пяти она собралась уходить. Мы хотели удержать ее; она сослалась на важную встречу, которую никак нельзя отменить.
Я проводил ее до машины и, как только мы остались одни, попытался объяснить ситуацию:
– Понимаете, нам трудно его не принимать, он наш сосед, но…
– Он славный. Для вас подходящая компания, – перебила меня девушка, по-своему истолковав мое замешательство.
Слова застряли у меня в горле. Впервые в жизни кто-то говорил со мной снисходительным тоном – и это была Клер, моя девочка, моя внучка! Клер, у которой я долго был любимым учителем, которая восхищалась мной, которая наполнила смыслом мою скромную карьеру, – в ее голосе я слышал теперь нотку жалкого сочувствия, предназначенного старикам!