Каторжник император. Беньовский

Моро не заставил себя долго упрашивать.

— Знакомьтесь. Моя жена, баронесса Фредерика.

Коммерсант галантно поцеловал ручку мадам Беньовской.

— Ну и какова перспектива превращения Мадагаскара во французскую колонию? — поинтересовался Моро.

— Перспектива самая благоприятная. Да вот наткнулся на вражду и непонимание королевских чиновников, начиная с губернатора Дюма. Морской министр, вместо того чтобы прислать пополнение для экспедиционного корпуса и увеличить ассигнования на его содержание, изматывает меня проверками. Теперь мне придётся оправдываться перед министром. Кстати, что представляет собой этот Сартин?

— Что вы хотите от полицейского генерала? Усердный служака. Звёзд, как говорят, с неба не хватает. Трусоват. Вряд ли будет вам серьёзной опорой. Вам бы стоило познакомиться с мосье Тюрго.

— Но как это сделать?

— Попробуйте действовать через кого-нибудь из финансистов. Наши финансовые тузы, банкиры, промышленники возлагают большие надежды на Тюрго. Но королевское окружение и особенно австриячка его не любят.

— Помните, господин Моро, вы предсказывали, что во Франции появится свой Кромвель.

— Кромвель — это крайняя мера. Всякая революция — палка о двух концах, чреватая опасными последствиями. Если бы удалось избежать разгула черни, кровопролития и обновить режим с помощью смелых реформ... Если консерваторы во главе с австриячкой сумеют свалить Тюрго, трон рано или поздно зашатается. К сожалению, наш молодой Луи этого никак не понимает.

Показался кучер.

— Лошади готовы, ваша милость. Можем ехать, — сказал он Беньовскому.

— Выпей, голубчик, бутылочку бургундского за наше здоровье, — ответил ему Морис Август. — И пусть хозяин отнесёт её стоимость за мой счёт. И ещё попроси его накормить моих слуг. Не будем спешить.

Беньовский продолжал беседу с коммерсантом, направлявшимся по своим торговым делам из Парижа в Гавр.

— Народ связывает надежды на добрые перемены не столько с именем короля, сколько с Тюрго, — говорил Моро. — Третье сословие ожидает обещанной налоговой реформы, промышленники и торговцы хотели бы поощрительных мер правительства, которые позволили бы поднять производство и торговлю. Но все благие намерения Тюрго встречают яростное сопротивление аристократии, двора, австриячки.

— Вероятно, эти круги раздражает авторитет Тюрго среди третьего сословия?

— Можно сказать и так. Один из самых заядлых его недругов министр иностранных дел граф де Верженн [55] , старый дипломат. При покойном короле он был послом в Турции и ещё в каких-то странах. Близок к Марии-Антуанетте. А во времена предыдущего царствования ему благоволила мадам Дюбарри.

— Какова её судьба?

— Из монастыря, где её заключение не было слишком строгим, Дюбарри давно выпустили. Живёт себе припеваючи в загородном замке Марли, принимает гостей, как в добрые старые времена. Сохраняет политическое влияние.

55

Верженн Шарль Гравье де (1716—1787) — был послом в Константинополе, затем в Стокгольме, при Людовике XVI — министр иностранных дел, один из искуснейших дипломатов старой монархии.

— Любопытно.

Беседа Беньовского с Моро продолжалась ещё долго. Коммерсант прекрасно ориентировался во всех сложных хитросплетениях и лабиринтах политической жизни Франции и помог Морису Августу представить её общую картину. Беньовский уловил главное — надежды на перемены общество связывает с партией реформ и её лидером Тюрго. Реформы встречают яростное сопротивление консервативных сил. Знаменем реакции стала властолюбивая Мария-Антуанетта, влияющая на слабохарактерного короля. Устоит ли Тюрго? Скорее всего, что не устоит. Ему, Морису Августу Беньовскому, выгодно представить себя жертвой недоверия и предубеждённости генерал-контролёра финансов и искать защиты у его врагов, например у графа де Верженна, влиятельного министра иностранных дел, близкого к королеве. Да и госпожу Дюбарри рано списывать со счетов. Не она ли подскажет ему, Беньовскому, надёжную дорогу к графу?

Свежие лошади резво бежали по дороге. Повеселевший после бутылки бургундского вина кучер напевал задорную песенку. За окном мелькали селения, замки, городки, церкви. Вновь и вновь дорога выходила к Сене. Выше Руана река становилась не такой широкой и многоводной.

Фредерика о чём-то расспрашивала мужа. Кажется, о судьбе мадам Дюбарри. Можно ли считать её уединение в замке Марли почётной ссылкой? Можно ли когда-нибудь увидеть эту женщину, о которой так много говорят во Франции? Морис Август плохо понимал, о чём спрашивала его жена, и отвечал ей невпопад, думая о своём. Он как бы мысленно делал предстоящие ходы в сложной шахматной игре. Игре, которая будет сталкивать его с непредвиденными ходами противника.

В Париже Беньовский решил остановиться в знакомом отеле «Белая лилия» невдалеке от Нотр-Дам. Администратор вспомнил старого постояльца.

— Давненько не наведывались к нам, — сказал он приветливо.

— Давненько. Странствовал по белу свету.

— Что угодно мосье?

— Первоклассный номер. Желательно трёхкомнатный.

— Есть такой номер на втором этаже. Его только что освободил принц Баденский.

— И недорогое помещение для моих слуг.

— Мишель, помоги перенести наверх вещи гостей.

Мишель, тот самый юноша, а теперь крепко сбитый рослый мужчина с усиками, гостиничный швейцар, помог Уфтюжанинову и Андреянову затащить на второй этаж тяжёлые сундуки.

Время было позднее, и официальные визиты пришлось отложить до утра. Супруги решили пройтись по вечернему Парижу. Для безопасности взяли с собой Уфтюжанинова, вооружённого шпагой и пистолетом. В Нотр-Дам начиналась вечерняя служба. Главный вход западного портала под окном-розеткой втягивал внутрь здания цепочку людей. На паперти толпились побирушки и канючили на разные голоса. Беньовские вошли в храм в тот самый момент, когда раздались первые величественные звуки большого органа и запели певчие. Звуки и голоса тонули в пространстве огромного храма и отзывались высоко под сводами. На алтаре мерцали свечи, и священнослужитель в епископской митре начал проповедь.

После богослужения Беньовский предложил Фредерике пройтись до кабачка, где когда-то собирались горластой и беспокойной стаей поляки-конфедераты. Кабачок легко отыскался по броской вывеске и причудливому фонарю над входом.

Из недр прокуренного зальца доносились звуки скрипки. Два пожилых скрипача исполняли задорную мелодию. Несколько подвыпивших посетителей нестройно подпевали. Скрипачей и поющих заглушал гвалт голосов. Люди о чём-то спорили, кого-то яростно ругали. Увидев вошедших, из-за стойки вышел им навстречу сам хозяин кабачка и спросил услужливо:

— Что желают господа, столик или отдельный кабинет?!

— Кабинет, — ответил Морис Август. — И шампанского с лёгкой закуской.

— Как вам будет угодно.

— Скажи, любезнейший, собираются ли здесь по-прежнему поляки? — спросил хозяина Морис Август, когда они вошли в тесную, как корабельная каюта, комнатёнку позади буфетной стойки.

— Почти все они разъехались, — ответил хозяин. — Говорят, король Станислав простил их и разрешил вернуться на родину. Остались два-три человека. Они на французской службе. Изредка заглядывают к нам по старой памяти.