Кавалер Красного замка

— Недурно устроил, — заметил патриот. — Ты малый со смыслом.

— Да еще с таким смыслом, что, несмотря на ваши лестные обещания, не скрываю от себя, чем рискуем мы оба, если все это дойдет до Комитета общественной безопасности. Знаете вы чем?

— Разумеется.

— Мы оба рискуем своей головой.

— За мою не бойся.

— Да, сказать правду, боюсь-то я не за вашу голову.

— Так за свою?

— Точно так.

— А если я плачу за нее вдвое больше, чем она стоит?

— Все-таки голова — очень дорогая вещь.

— Только не твоя.

— Как не моя?

— По крайней мере, в настоящую минуту.

— Что это значит?

— А то, что голова твоя не стоит ни обола, потому что если б я был, например, агентом Комитета общественной безопасности, то тебя завтра же свели бы на гильотину.

Тюремщик обернулся так быстро, что на него залаяла собака, и побледнел как смерть.

— Не оборачивайся и не бледней, — сказал патриот, — а, напротив, доедай спокойно свой ужин. Я вовсе не агент, вызывающий на откровенность. Введи меня завтра в Консьержери, определи на свое место, передай ключи — и завтра же я отсчитаю тебе пятьдесят тысяч ливров золотом.

— И это верно?

— О, я даю тебе чудесный залог — мою голову.

Тюремщик задумался.

— Не размышляй, пожалуйста, — сказал патриот, видя его в зеркале. — Если ты донесешь на меня — ты исполнишь только свой долг, и республика не даст тебе ни одного су; если же, напротив, будешь служить мне и изменишь этому самому долгу — то несправедливо было бы заставлять тебя делать что-нибудь даром, и я дам тебе пятьдесят тысяч ливров.

— О, я очень понимаю, что гораздо выгоднее исполнить вашу просьбу, но опасаюсь последствий.

— Последствий!.. Чего тебе бояться их?.. Уж, верно, я не пойду доносить на тебя.

— Разумеется.

— На другой день после того, как я поступлю на службу, ты пойдешь осматривать Консьержери, и я дам тебе двадцать пять свертков, в каждом по две тысячи франков: свертки эти легко поместятся в двух карманах. Вместе с деньгами я дам тебе пропуск из Франции: ты уедешь, и где бы ты ни был, ты будешь если не богат, то, по крайней мере, человек независимый.

— Хорошо, будь что будет! Я бедняк, не вмешиваюсь в политику. Франция жила без меня и не пропадет без меня. Если поступок ваш дурен — вам же хуже.

— Во всяком случае, я поступаю не хуже других.

— Позвольте мне, сударь, не рассуждать о политике.

— Вот примерная философия и беспечность! Однако когда же ты отрекомендуешь меня Ришару?

— Да хоть сегодня вечером, если вам угодно.

— Разумеется. Кто же я такой?

— Мой двоюродный брат, Мардош.

— Мардош!.. Славное имя. А по ремеслу?

— От торговца кожаными штанами до кожевника рукой подать.

— А разве вы кожевник?

— Мог бы сделаться им.

— Возможно.

— А в котором часу последует мое представление?

— Пожалуй, хоть через полчаса.

— Лучше в девять часов.

— А когда я получу деньги?

— Завтра.

— Значит, вы ужасный богач.

— Так себе, не нуждаюсь.

— Верно, из «бывших»?..

— Не твое дело.

— Иметь деньги и бросать деньги, рискуя попасть под гильотину! Воля ваша, «бывшие» очень глупы.

— Что делать. У санкюлотов столько ума, что другим ничего не осталось.

— Тише!.. Несут вино.

— Так до свидания… вечером… напротив Консьержери.

— Знаю.

Патриот расплатился и вышел.

За дверями раздался громовой голос.

— Шевелись же, гражданка! Подавай котлеты с огурчиками. Брат мой Гракх умирает с голоду!

— Экий молодец этот Мардош, — сказал тюремщик, пробуя стакан бургундского, который наливала ему хозяйка, устремив на гостя нежный взгляд.

XLI. Регистратор военного министерства

Патриот вышел, но не удалился. Сквозь закоптелые окна он наблюдал за тюремщиком, чтобы убедиться, не заведет ли он речи с каким-нибудь агентом республиканской полиции, одной из самых лучших когда-либо существовавших полиций, потому что одна половина общества следила за другой не столько ради славы правительства, сколько для безопасности собственной головы.

И не случилось ничего такого, чего мог бы опасаться наш патриот. Около девяти часов тюремщик встал, потрепал тратирщицу за подбородок и вышел.

Патриот встретился с ним на набережной Консьержери, и они вошли вдвоем в темницу.

В тот же вечер уговор состоялся, и Мардош определился тюремщиком на место Гракха.

За два часа перед тем, как это дело улаживалось в квартире тюремного придверника, в другой части тюрьмы тоже происходила сцена, хотя, по-видимому, и нелюбопытная, но тем не менее весьма важная для действующих лиц этой истории.

Регистратор Консьержери, измученный дневной службой, уже собрал списки и собирался уходить, как вдруг перед его конторкой появился человек, приведенный гражданкою Ришар.

— Гражданин регистратор, — сказала она, — ваш сослуживец, из военного министерства, прислан гражданином министром проверить списки военных преступников.

— Поздненько, гражданин, — сказал регистратор, — я уже спрятал бумаги.

— Извините, любезный сослуживец, — отвечал новопришедший, — но у нас такая тьма работы, что разъезжаешь только в свободное время, а свободное время бывает у нас тогда, когда другие ужинают и ложатся спать.

— Если так, то извольте, любезный товарищ, но только, пожалуйста, поторопитесь; теперь, как вы сказали, пора ужинать, а я ужасно проголодался. Есть у вас полномочие?

— К вашим услугам, — сказал регистратор военного министерства, вытащив из портфеля бумаги, которые товарищ его, как ни торопился уйти, однако пересматривал с величайшим вниманием.

— О, тут все в порядке, — сказала жена Ришара, — мой муж и я все освидетельствовали.

— А все-таки надо, все-таки надо, — сказал регистратор, продолжая рассматривать.

Регистратор военного министерства ждал очень терпеливо, как человек, готовый к подобным формальностям.