Кавалер по найму

— Что-то не сложилось? — тихо спросил я.

Женщина беспомощно улыбнулась и утвердительно опустила бесцветные ресницы, взяла своего подхватившего сумки спутника под руку, и так они пошли к красному дому, очень дружные и очень беззащитные.

Я вздохнул, сунул руку в карман, извлек оттуда листок бумаги, сверился с адресом.

Средний подъезд, первый этаж, дверь направо. Кодовый замок не работал. Я вошел в сумрачный подъезд, поискал кнопку звонка, не нашел, постучал кулаком в обшарпанную деревянную дверь, неряшливо вымазанную немыслимого цвета масляной краской. Признаков жизни за дверью не обнаруживалось, и я постучал еще раз и еще. Наконец из глубин квартиры донесся невнятный звук, послышалось хрипловатое ворчание допотопного замка, дверь открылась, дом дохнул мне в лицо именно тем запахом бедной жизни, который я и ощутил, набирая номер телефона.

Из запаха материализовался высокий, основательно сбитый мужчина в армейской тельняшке и широких, видавших виды штанах из грубой, напоминавшей парусину ткани. Крепкую голову украшал короткий жесткий седой ежик, того же оттенка и фактуры усы плотной щеткой топорщились над верхней губой. Резкие черты лица казались выструганными из сухого, прокаленного солнцем и посеревшего под сухими ветрами дерева. Высокий лоб треснул парой глубоких морщин, россыпь трещинок помельче протянулась от уголков серых глаз к гладко выбритым вискам. Массивный подбородок свидетельствовал об основательном, воспитанном в спартанском духе и приученном к жесткой дисциплине характере. Передо мной был человек военный — в этом я не сомневался.

Я огляделся: пара стоптанных, грубых башмаков у обшарпанной вешалки, растрепанная пачка "Беломора" на тумбочке под мутноватым овалом зеркала, засохшая герань, заломив руки, в отчаянье желтела в горшке на видном из тесной прихожей кухонном подоконнике, под которым стояла пустая пивная посуда.

— А, это ты... — Он коротко кивнул, измеряя меня пытливым взглядом. — Одноклассник... Пошли в комнату. А то на кухне бардак. Меня не было неделю. Отпуск. Ездил на родину, на Дон. Вот вернулся нынче утром. А дома пусто.

В самом деле, в квартире стоял тяжелый воздух.

Усевшись сбоку круглого, застеленного вытертой клеенкой стола, он стряхнул с босой ноги тапочку, пошевелил пальцами, поднял глаза — встретившись с его угрюмым и прямым взглядом, я едва сдержал порыв вытянуться по стойке "смирно".

— Давай? — спросил я, извлекая из сумки бутылку водки, прихваченную в предчувствии не самого веселого разговора,

— Давай, — кивнул он, поднимаясь, достал из обшарпанного серванта пару стаканов. — Сейчас... Посмотрю, есть ли в доме чего-нибудь пожрать.

Шаркая расквашенными шлепанцами, он удалился на кухню, я посмотрел вокруг и обратил внимание на тусклый снимок, вставленный за мутноватое от времени стекло серванта.

На танковой броне на фоне пустынного пейзажа, замкнутого с тыла темными контурами скалистых гор — пейзаж был насквозь пропитан рыжеватой пылью, — сидели трое и без улыбок на каменных лицах напряженно уставились в объектив. Хозяин дома был в центре. Полевая форма выгорела на солнце и, казалось, дышала плотным запахом тяжелого солдатского пота.

— Афганистан? — спросил я, услышав за спиной характерное шарканье.

— Ага, — буркнул он, метнув на стол буханку черного хлеба и банку килек в томатном соусе. — Были времена. Там я еще комбат.

Мы чокнулись и молча выпили.

— Брось, парень, кого ты хочешь взять на пушку, — тихо произнес он. — Я ведь разведчик. А в том, что касается следовой подготовки, мне равных не было.

— Это ты о чем, следопыт?

— Ты такой же одноклассник моей дочери, как я генерал армии.

— Да. Верно. И ты не генерал армии.

Я коротко и просто, без затей рассказал: о тетрадке Ласточки и о ее просьбе навестить бедную Лизу.

С минуту он молчал, потирая шершавый от жесткой щетины подбородок, потом налил себе водки, одним махом выпил и сказал:

— Всех к стенке...

Его несколько обмякшее лицо опять одеревенело.

— Боюсь, комбат, я тебя не совсем понял.

— А чего тут понимать, — мрачно отозвался он, забрасывая ногу на ногу. — Я ведь все понимаю. Ну воруют. Ну грабят там на большой дороге. Ну постреливают, мочат друг друга. Ну проворачивают всякие аферы. Ну суют взятки направо и налево...

Он умолк, глядя на то, как шевелятся пальцы босой ноги, а я подумал, что военный следопыт вот так запросто, в двух словах, удивительно точно очертил характер отечественного бизнеса.

— Все это я понимаю, — продолжал он, — но вот говнюков, которые торгуют девчонками, я бы без суда и следствия ставил к стенке. — Он рубанул ладонью воздух. — Без разговоров. Без адвокатов и прочей шушеры. Только так. Сразу к стенке... Хотя нет. — Он мотнул головой и увел взгляд к карточке, стоящей за стеклом серванта. — Знаешь, тамошние ребята, ну местные, они народ крутой. У них там было принято устраивать такие публичные мероприятия. Приводят какого-нибудь сукиного сына на площадь и вешают при всем честном народе. Вот так и нам надо. Ага. Петлю на шею — и привет тебе горячий. Виси и отдыхай.

Я закурил, раздумывая о том, хватит ли в наших городах и весях фонарных столбов, чтобы претворить в жизнь эти смелые палаческие планы. Нет, не думаю, что хватит.

— А Лиза?..

— Я же говорю, не было меня неделю. Приехал — ее нет. Была записка на кухне. Мол, буду в конце месяца, нашла работу. А где, что? Черт знает...

Он стиснул широкими ладонями бритые виски и, уперев локти в стол, погрузился в молчание, нарушать которое было не должно, и потому я просто сидел, прислушиваясь к монотонному тиканью изношенного механизма в чреве старого будильника.

— Она хорошая девочка, ты не думай, — подал наконец голос комбат. — Знал бы ты, как тяжко пришлось после... Ну после возвращения оттуда.

Я вздохнул и промолчал.

— А что с твоей девушкой? Она ведь, насколько я понял, там же была, с Лизой...

— Она умерла.

Плеск льющейся в стакан жидкости. Он вставил мне стакан в руку. Я выпил, не чувствуя ни крепости водки, ни ее запаха.

— Знаешь, я ведь пытался потом найти эту шарашкину контору. Ну которая девчонок отправляла за границу.

— Я тоже... Пустое. Концы в воду. Никаких следов.

— Это точно, — мрачно кивнул следопыт. — Никаких. Если бы что-то было, я бы углядел, почуял бы.

Комбат встал, пересек комнату, достал с книжной полки старый, обтянутый красным коленкором альбом, раскрыл его, положил на стол:

— Она хорошая девочка. Посмотри.

Я покосился на серый картон, в широком шершавом поле которого, аккуратно заправленные уголками в полукруглые прорези, лежали четыре черно-белые фотографии, и покачнулся на стуле.